Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность

Александров Николай Николаевич

Таков был дебют Байрона в Венеции. В письме к своему издателю от 2 января 1817 года поэт следующим образом описывал нравы, господствовавшие тогда в городе «каналов и гондол»: «Состояние нравов здесь почти то же, какое было во времена дожей. Женщина считается добродетельной, если она ограничивается своим мужем и только одним любовником; те, которые имеют двух, трех или более любовников, считаются несколько ветреными… Чрезвычайно трудно доказать здешней женщине, что она поступает не так, как следует, имея amoroso (любовника). На это смотрят как на грех только тогда, когда оно скрывается или когда число любовников больше одного…»

При таком состоянии местных нравов неудивительно, что прием, сделанный поэту в Венеции, нисколько не походил на женевский. Аристократические салоны здесь сразу открылись перед английским лордом и поэтом, который очень скоро даже стал украшением

местного общества. Об образе жизни Байрона в первые месяцы пребывания в Венеции мы читаем в письме его к Муру от 24 декабря 1816 года следующее: «Я веду здесь очень регулярную жизнь. По утрам отправляюсь на своей гондоле в монастырь Св. Лазаря, где беседую с армянскими монахами и помогаю им в составлении армяно-английской грамматики. По вечерам занимаюсь одним из многих видов безделья: бываю в театре или на каком-нибудь рауте. Вчерашний вечер я провел на рауте у губернатора; присутствовали, конечно, все сливки здешнего общества…» В карнавале 1817 года Байрон принимал очень деятельное участие, и следствием было то, что он по окончании празднества от крайнего истощения заболел свирепствовавшей тогда в Венеции болотной лихорадкой. Во время болезни за ним ухаживала его возлюбленная Марианна; от врачей и лекарств он упорно отказывался, и этому обстоятельству приписывал потом свое выздоровление. Едва оправившись от болезни, поэт предпринял путешествие в Рим, на пути посетил Феррару, где вдохновленный видом тюрьмы, в которой когда-то сидел великий итальянский поэт, написал «Жалобу Тассо». После Феррары знаменитый турист посетил Флоренцию, очаровавшую его своими роскошными картинными галереями. В Рим он прибыл в начале мая.

Байрон, созерцающий развалины Рима. Рисунок В. Вестоля, гравюра Вильмара.

Проведенное там короткое время Байрон употребил на посещение знаменитых достопримечательностей великого города и его окрестностей и на переделку 3-го акта «Манфреда». В начале июня он уже возвращался обратно в Венецию, в объятия своей Марианны, по которой не переставал тосковать все время своего пребывания в Риме. В Венеции он теперь поселился в собственной квартире, на великолепной вилле «Ла-Мара», расположенной в ближайших окрестностях города. Марианна жила с ним с ведома своего мужа, получавшего за такую снисходительность время от времени довольно крупные суммы денег. В образе жизни поэта тоже произошла некоторая перемена. Он значительную часть дня посвящал теперь прогулке верхом, наедине или в сопровождении какого-нибудь приятеля. Прогулки эти были предметом постоянного любопытства со стороны его соотечественников, которые целыми толпами ожидали его каждый день в том месте, где он обыкновенно менял гондолу на лошадь и наоборот. Поэт испытывал всегда необыкновенное удовольствие, когда ему удавалось обмануть ожидавшую его публику и ускользнуть незамеченным.

В начале 1818 года Байрон отослал, наконец, Марианну обратно к мужу и после этого переселился из загородной виллы в роскошный дворец, нанятый им в центре города. В карнавале этого года он принимал еще более деятельное участие, чем в предшествовавшем, и с этого времени начался самый печальный период его пребывания в Венеции. Слишком широкая свобода нравов и чрезвычайная снисходительность общественного мнения с самого начала имели вредное влияние на страстную, необузданную натуру поэта. Пока Байрон жил с Марианной, он все-таки оставался еще на высоте требований местной морали, но как только расстался с женой «Венецианского купца», то начал быстро погружаться в самый омут разврата и дошел, наконец, до того, что даже венецианцы были шокированы его образом жизни. Байрон стал менять своих любовниц чуть ли не каждый день и при этом брал их из самых низших слоев венецианского общества. Великолепный дворец его на Большом канале превратился в гарем, где, окруженный толпой падших женщин, он проводил целые вечера в кутежах и пьянстве. Этот бешеный разврат поэта в первые годы его пребывания в Италии объясняется до некоторой степени и его тогдашним настроением. Он находился еще под мучительным впечатлением внезапно обрушившегося на него семейного несчастья и думал найти забвение в таком ненормальном образе жизни. Наконец, он еще чувствовал ужасную обиду, которую ему нанесли соотечественники, и хотел показать им своим, шокировавшим их, поведением, как глубоко он презирал любое мнение о нем. В это же время Байрон отказался и от своей диеты, вследствие чего стал быстро жиреть и терять красоту. В письме к своему издателю от 6 апреля 1819 года, т. е. после двух лет подобной жизни,

он следующим образом описывал со стояние своего здоровья. «Вы спрашиваете меня о здоровье: в начале этого года я находился в состоянии крайнего истощения и страдал полнейшим расстройством желудка. Я принужден был отказаться от прежнего образа жизни, который быстро приближал меня к могиле. Я теперь стал лучше и здоровьем, и поведением».

Заметим, что в течение этого, не самого лучшего, периода жизни великого поэта в Венеции, в то самое время, когда он не щадил своего здоровья, гений его не только не бледнел и не ослабевал ни на один момент, но, наоборот, достиг высшей степени своего развития. Байрон работал в это время с еще большей энергией, чем прежде, и количество написанного им тогда поистине поразительно. К этому периоду относятся такие замечательные произведения, как 4-я часть «Чайльд-Гарольда», «Манфред», первые части «Дон-Жуана», «Беппо» и «Мазепа». Четвертая, и последняя, часть «Чайльд-Гарольда», посвященная Италии, была окончена поэтом в сентябре 1817 года и вышла из печати в начале 1818 года.

«Эта часть „Чайльд-Гарольда“, – говорит английский биограф Байрона, профессор Никольс, – впервые обнаружила весь огромный талант поэта. Если бы литературная карьера Байрона окончилась с его отъездом из Англии, его помнили бы в течение одного столетия как автора нескольких мелодических стихотворений, умной сатиры, поэтического дневника путешествий, обнаруживающего проблески гения, и целого ряда очаровательных поэтических рассказов, имевших колоссальный успех. Но 3-я и 4-я песни „Чайльд-Гарольда“ поставили его на другое место: они сделали его одним из Dii Majores английской поэзии».

А вот как отзывается знаменитый Гёте о другом великом произведении Байрона, появившемся в том же году, что и последняя часть «Чайльд-Гарольда»: «Трагедия Байрона „Манфред“ была для меня удивительным феноменом и таким, который очень близко касался меня. Этот своеобразный гений взял моего „Фауста“ и извлек из него самую богатую пищу для своего ипохондрического на строения. Он воспользовался его основными идеями совершенно по-своему, для своих собственных целей, так что ни одна из них не осталась тем же, чем была, и вот именно поэтому-то я и не могу достаточно надивиться ему. Он сделал из моего „Фауста“ до такой степени совершенно новое произведение, что было бы чрезвычайно интересно для критика определить не только перемены, которые он произвел, но и степень сходства или различия их от оригинала».

Большинство критиков того времени так же, как и Гёте, смотрели на «Манфреда» только как на необыкновенно гениальное подражание «Фаусту». Но Байрон отрицал это. «Я никогда не читал „Фауста“ Гёте, – писал он в июне 1820 года своему издателю, – потому что я не знаю немецкого языка. Но в 1816 году М. Льюис перевел мне устно большую часть его, и я, разумеется, был сильно поражен им. Но только Штаубах и Юнгфрау, как и еще кое-что, гораздо больше, чем „Фауст“, заставили меня написать „Манфреда“. Впрочем, первая сцена моей трагедии, действительно, очень похожа на соответствующую сцену в „Фаусте“…»

Во время карнавала 1819 года распутство Байрона достигло своего апогея; дальше оно уже идти не могло. Он был до такой степени истощен, что уже не в силах был совершать своих любимых прогулок верхом или в гондоле. Ноги его начали дрожать, руки стали бледны и прозрачны, волосы на голове почти совершенно поседели, а пищеварение до такой степени расстроилось, что он уже не в состоянии был ни есть, ни пить. Ему пришлось волей-неволей вернуться к прежней воздержанности и строгой диете, после чего здоровье его начало быстро поправляться, и лицо стало по-прежнему прекрасным.

Сделавшись снова частым посетителем аристократических салонов Венеции, Байрон познакомился в одном из них в начале апреля 1819 года с графиней Гвиччиоли, и любовь, явившаяся результатом этого знакомства, оказала благотворное влияние на всю последующую жизнь поэта в Италии. Когда графиня Гвиччиоли в первый раз увидела Байрона, ей не исполнилось еще 17 лет. Это произошло всего 6 месяцев спустя после бракосочетания ее с графом Гвиччиоли, который был более чем втрое старше и за которого ее выдали замуж сразу же после выхода из монастыря, где она воспитывалась. Необыкно венная красота поэта, его высокое происхождение и громкая слава не могли не произвести с первого же раза очень сильного впечатления на юную и неопытную графиню, и потому неудивительно, что она уже после нескольких свиданий и разговоров с ним страстно в него влюбилась. Это была первая любовь ее. С другой стороны, и Байрон, после двух лет бешеного разврата и жизни в обществе низких и пошлых женщин, не мог не быть сразу очарованным чистой и свежей красотой молоденькой графини. Это была последняя любовь поэта, менее прежних романтическая и страстная, но зато гораздо более их продолжительная и счастливая.