Джули отрешённый
Шрифт:
– Мы будем тебя ждать, – сказала она, стоя в дверях, – так уж ты приходи.
– Приду непременно, – пообещал я.
Я уже решил, что в воскресенье приведу с собой Бетт Морни.
Говорить об этом с Бетт по телефону мне не хотелось: телефонная станция была у нас главным источником сплетен. И потому я просто зашел к Бетт
– А ты говорил ему, что я приду?
– Нет. Но на твоем месте я не стал бы об этом беспокоиться.
Я уже твердо решил, в лепешку расшибусь, а постараюсь вернуть их прежнюю дружбу, я понимал: Джули совсем измучился душой и телом надо его вызволить из беды.
– Все-таки боязно, а вдруг он не хочет меня видеть? – сказала она.
– Раз уж ты придешь, все будет в порядке, – сказал я.
– Надеюсь, Кит. Он так болен, я ни за что не хочу его огорчать.
Меня одолевало любопытство: доходили до нее дурацкие слухи про танцульки, и про Джули, и про Норму Толмедж? Я взял и спросил ее.
– Джоан Эндрюс писала мне в Бендиго, – ответила Бетт. – Она писала, что болтают про Джули, будто он напивается пьяный, и играет в джазе, и хороводится со всей этой непутевой компанией.
– И ты поверила?
– Да.
– Поверила?
– Да, но только я знаю, у Джули это все по-другому. Совсем не так, как про него рассказывают.
– А почему он связался с этой бражкой, понимаешь?
– Ну, Джули разве поймешь, Кит? Я, во всяком случае, не понимаю.
– Он не напивался, – сказал я.
– Ну, это-то я понимаю.
– А все остальное правда.
– Вот как?
– Что толку скрывать, Бетт.
На минуту она, видно, растерялась и не знала, что сказать. Потом засмеялась.
– Ты всегда так, – сказала она.
– Как так?
– Всегда всех испытываешь, правда?
– Тебя я не испытываю.
– Нет, испытываешь, – сказала Бетт. – Ты ко всем относишься подозрительно.
– Я?
– Ты. В сущности, ты ведь никому не доверяешь, разве не так?
Да, самая простодушная наша девушка из бутона превращалась в настоящий цветок, а ее мысли и чувства были всем открыты.
– Должно быть, это наш город виноват, Бетт, – сказал я. – Наверно, я просто хотел поглядеть: а вдруг толки про Джули тебя напугали?
– Не говори глупостей!
– Ну и прекрасно, – сказал я уже с порога. – У нас же город страх какой нравственный, так что не взыщи, я хотел проверить. Жду тебя в воскресенье в три у его дома.
– Я приду, – сказала Бетт.
Теперь мне надо было увидать еще одного человека, не хотел я, чтоб он плохо думал о Джули. Надо было рассказать Билли, что Джули свалился, пускай не
Билли грузил смолистую древесину на старый белый грузовик с цепной передачей и, услыхав, что Джули болен, удивился.
– Очень болен, – подчеркнул я, – воспаление легких.
– Черт возьми, Кит, а я и не знал, – сказал Билли. – Думал, он не приходит из-за своей мамаши, она как-то заявилась сюда и развела тут бодягу.
– Она приходила сюда, к тебе?
– С месяц назад, в субботу утром. Заявилась и говорит: сыну, мол, не годится играть в джазе и на банджо, грех это, и, пожалуйста, мол, не допускайте его. Что мне было делать?
– Неужели ты согласился?
– Еще чего, дурак я, что ли? Почему это Джули не годится с нами играть? Я так прямо ей и сказал. А она вроде не поняла. Стоит, ломает руки и все твердит свое и просит, чтоб не допускал я его. Расстроилась жутко, можешь мне поверить, того гляди на колени станет. Заикается, лопочет невесть что. Прямо страх.
– Понимаю.
– И знай твердит, это, мол, ради Джули, ко мне-то она со всем уважением. А все зло, мол, от той девушки. От какой, говорю, девушки? А она: я, мол, мать, я все знаю, не такой у меня сын, чтоб возвращаться домой среди ночи, да в машине, да с пьяной девчонкой. И все говорит, говорит, будто и не мне, а так, в пустоту.
– Это она, наверно, про Норму Толмедж.
– Ясно, про Норму, про кого ж еще. Потому-то я и озлился. Норма иной раз и хватанет лишку, это все знают. Да ведь только самую малость и то не часто. Балованная она, только и всего. Да еще зубов нет. Но о Джули заботится. Никому не позволяет к нему приставать, в обиду не дает. Ну и не желал я, чтоб эта раскрасавица обливала ее грязью. И сказал: пускай убирается подобру-поздорову, пускай, мол, запакует свои мозги да пошлет в прачечную, чтоб их прополоскали.
«Святая простота», – вспомнились мне чьи-то слова, но я и не пытался объяснять Билли, что это такое.
– Она боится за Джули, вот и расстраивается, – сказал я.
– Так я ж это самое и говорю, – сказал Билли. – Забыл, что ли? А только я-то тут при чем? Толковала бы ему самому…
– У нее перед ним страх божий… – сказал я.
– Чего?
– Нет, я просто так.
– Жалко мне Джули, – сказал Билли. – Бедняга, я-то думал, она его застращала, вот он и не приходит. Зря мне не дал знать, что болеет.
– Никто про это не знал.
– Как раз когда мы готовили… готовили… – Билли помотал набитой ритмами головой, не находя нужного слова. – Нет, не позволит она ему теперь играть у нас.
О том, что надо грузить лес, Билли и думать забыл: шофер, Боб Симмонс, давно уже работал один и, оглядываясь, клял нас на чем свет стоит.
– По-моему, Джули ее слушать не станет, – сказал я. – Только он еще очень плох и сам не понимает, до чего ослабел. Они даже доктора не звали.
– Фу ты, черт…