Джура
Шрифт:
Саид прерывал Чжао и рассказывал о своих невероятных похождениях, о том, как он возил контрабанду и был старшиной у нищих.
— И чего ты только сидишь здесь! — сердито сказал Чжао. — Ты просто клад для англичан.
— Еще бы! Я с их помощью и сел сюда.
— А ты говорил, что японцы…
— Был один человек, — задумчиво произнес Саид. — Если ничего не происходило, он умел найти того, кто за плату мутил бы воду. — Тебя, например, — насмешливо сказал Чжао. — За сколько? — Э, ничего ты не понимаешь! — ответил Саид злобно. — Я хотел отомстить проклятому Кипчакбаю, а тут ещё это дело с Кучаком и ещё кой-какие дела, и все вместе… Ох, до чего есть хочется! Чжао мог рассказывать часами.
Чжао рассказывал о населении страны: о китайцах, узбеках, уйгурах, киргизах, таранчах и других.
Джуру мало интересовали подробности о подкупах, предательствах и убийствах. Джуру больше всего интересовали рассказы о далеких морях и странах, машинах и оружии, об огромной стране — Советской России. Жизнь у Козубая теперь казалась ему одним коротким солнечным днем.
— Моя кровь ярко-красного цвета, — говорил Чжао, — а красный флаг ведет к свободе тех, чьи руки в мозолях. Мы все с большевиками: китайцы, киргизы, русские. Все, кто трудится и ненавидит баев.
Джура недоверчиво смотрел на Чжао. Он говорит то же, что и Козубай. Но все люди из рода большевиков, которых он до сих пор видел, были здоровые, сильные, а Чжао? Чжао худ и оборван. Джура недовольно отвернулся.
Но тут его взгляд упал на собственные рваные ичиги и грязный халат.
— Ты читать, писать умеешь? — спросил Чжао.
— Нет, — ответил Джура. — Был у меня друг — Юрий Ивашко. Он обещал научить — времени не было. И была такая маленькая, худенькая русская комсомолка. Она делала прививку людям от оспы. Однажды я спас ей жизнь. Она тоже обещала научить, и тоже времени не было. И Козубай обещал, и Ахмед… Эх, Чжао, ты много говорил, а об одном молчишь! Ты не знаешь басмачей.
— Я? — гневно спросил Чжао. — Я не знаю людей хуже, чем они! Впрочем, все враги на один лад. Когда я был пулеметчиком китайской Красной армии…
Он осекся и замолчал, встретив взгляд Саида. — Значит, у тебя должны быть очень сильные единомышленники, — насторожившись, сказал Саид. — Почему же тебя не выручат? — А как дать знать, где я? Помоги найти способ! — отозвался Чжао.
— Сам ищу способ сообщить о себе. Было бы золото — подкупили бы стражу, — сказал Саид. — Надо что-то придумать, а то подохнем. — Саид, ты много рассказывал мне, но ни разу не сказал, кто ты, чем занимался, — однажды спросил Джура.
— Не было такого дела, каким бы я не занимался, не было такого места в Синьцзяне, где бы я не был. Я промывал золото из голубоватой глины и камней в Соургаке и Чижгане, возле Керии. Был нищим, просил милостыню. Работал искателем кладов, был контрабандистом, а теперь меня заподозрили в намерении помешать тайным перевозкам оружия из Индии. А я взял только один револьвер-маузер в коробке, один-единственный. — Саид шумно вдохнул воздух сквозь стиснутые зубы, и от волнения глаза его скосились, будто увидели на кончике собственного носа нечто поразительное. — Другие целиком захватывают караваны с оружием, которое везут из Индии для басмачей, а я… — Саид поднял один палец. — И я заплатил караванщику, чтобы он в это время меня не видел. Я взял маузер, чтобы заставить богатых купцов поделиться своими богатствами со мной. В городе я прятался у нищих,
— Кого же ты подозреваешь? — спросил Чжао, сидевший на корточках у стены.
— Красных китайцев! Ты, Чжао, знаешь таких?
— Слышал о них и знаю, что плохо бывает тому, кто становится на их пути.
— Я не сказал о своих подозрениях Кипчакбаю. — Саид шумно втянул воздух. — Кипчакбай даже Кучака подозревает. Я уже об этом вам рассказывал. Кипчакбай хочет мне устроить очную ставку с Кучаком. А испугавшийся трус и себя и других может оговорить. Боюсь я этой встречи. Я никому не верю. И ты, Джура, никому не верь, а особенно исмаилитам. Это они врут, будто фирман Ага-хана не у них. А потом, разве бывает только один фирман? Их бывает несколько одинаковых. Один пропадет — не беда. Почему же так много крику из-за одного пропавшего фирмана?
— Много лишнего болтаешь, — тихо произнес Чжао и добавил ещё тише: — У решетки над нашей головой сотня ушей.
II
По ночам узники мерзли и, чтобы согреться, прижимались друг к другу. Спать мог только тот, кто лежал посередине. Крайние дрожали в полузабытьи или молча предавались грустным размышлениям. Время от времени они менялись местами и все же за ночь не могли выспаться. Утром узникам спускали воду и аталу. — Воры! — кричал Саид сторожам. — Вы выпили половину! — Надо же чем-нибудь кормить наших собак! — отвечал сторож. — Ведь вам все равно умирать. В соседней яме двое таких, как ты, подохли. И чего ты ждешь?
Саид призывал проклятия на голову сторожей, всех их потомков и прародителей.
В темную, смрадную яму редко заглядывало солнце. Только в полдень узкий, как лезвие, луч проникал сквозь решетку. По утрам Чжао видел в глазах Джуры тоску, которая бывает в глазах загнанного до смерти коня.
Чжао, пожилой человек небольшого роста, худощавый, с кожей цвета слоновой кости и черными быстрыми глазами, внимательно слушал его и понимал, как тяжко мучается в яме этот свободолюбивый, сильный охотник.
Однажды утром Чжао, сидя у стены, увидел красный с позолотой лист, случайно залетевший в яму. Он закрыл глаза и забормотал:
Поднявшись тайком к плотине, Там стоит один… И снова Вольный ветер, ночь сурова, В воздухе кружится иней. Обернувшись, смотрит он: Лодка спряталась в затон, И среди цветов, осок Чуть мигает огонек.— Что он бормочет? — спросил Джура у Саида, не поняв китайского языка.
— Так, пустое, — сказал Саид, понимавший по-китайски, — говорит об одном контрабандисте, торговце опиумом, который спрятал лодку в затон и смотрит, что делает полиция.
— Нет, — сказал Чжао, — это стихи. Понимаешь? — Ну, это ты врешь! — уверенно сказал Саид. — Только один раз в жизни меня ловко обманули. И знаешь, кто обманул? Кучак! Саид сплюнул с досады. Мысль, что он, Саид, упустил такого жирного гуся, приводила его в бешенство.