Еда и патроны. Прежде, чем умереть

Мичурин Артём Александрович

Тем временем из церкви донеслись звуки выстрелов. Станислав самоотверженно тащил через начавшую приходить в себя толпу Игната, паля в воздух и отвешивая люлей особо настырным, не забывая при этом разъяснять ситуацию:

– А ну съебли нахуй! Он свидетель! Куда сука лезешь?! Это дело Навмаша! Положу всех кхерам собачьим! Дорогу!

На пальбу примчались Ольга с Павловым и включились в процесс спасения «свидетеля».

– К старосте его, и держать оборону, – приказал я Оле, а сам взял на себя обязанности переговорщика с негодующим народонаселением, раскинув руки на манер несущего благую весть волхва: – Ну-ка все замерли на месте и слушаем меня, или будете слушать

пулемёт! Вот так, да, не надо окружать, а то неслышно будет! Нет, сначала говорю я, а уж потом вопросы! Итак, друзья мои, сегодня вы все стали свидетелями феноменального явления, которое в научных кругах называется мимикрией. Чтобы всем было понятно, мимикрия – это такая хитрая наёбка, когда вы думаете, что перед вами отец Емельян, а на самом деле там неведомая хуйня в рясе. Но не стоит волноваться! – повысил я громкость, стараясь перекричать зароптавшую толпу. – Всё будет в порядке, для того мы и здесь! Операция по изобличению выродка-самозванца прошла блестяще, в чём все вы могли убедиться. И звонарь Игнат оказал в этом деле неоценимую помощь следствию. В связи с некоторыми вновь открывшимися фактами нам ещё предстоит допросить его и сделать соответствующие выводы. Однако в целом ситуация нормализована, и опасность миновала!

– Схуя ли она миновала?! – гаркнул кто-то смелый из задних рядов.

– Да! – подхватил ещё один. – Емельян-то утёк! И чего теперяча делать?!

– Ежели это его проделки, так теперь он вовсе осатанеет!

– Народ! – снова решил я воззвать к здравомыслию. – Вы чего разгалделись? Мы вам причину бед выявили? Выявили. Обстоятельства выясняем? Выясняем. Вот ты, да ты, горлопан, – выловил я из толпы одного зачинщика, – пойди-ка сюда! Ты чем недоволен?

– Да я-то что? – сразу погас в нём боевой задор. – Я ж только «за». Э-э… Спасибо вам.

– Вот то-то и оно! А теперь расходитесь по домам! О дальнейших планах вам сообщит староста, после того, как мы закончим дознание! Разошлись, я сказал!!!

Толпа ещё маленько пороптала себе под нос и начала рассасываться.

Удивительное, всё-таки, дело – стадность. Эгоистичные существа, больше всего озабоченные сугубо личными потребностями, собираются в кучу, и над ней сразу начинает витать дух коллективного разума. Они каким-то неведомым образом проникаются общей идеей и начинают выражать её, как один, дополняя друг друга. Заряженная целью толпа – страшная сила. Тупая, как скот, но чертовски эффективная, благодаря своему примитивизму. Ей не доступны такие штуки, как критическое мышление, тактика или стратегия, но она так же лишена сомнений, страха и морали. Каждый из толпы, сколь бы умён он ни был, превращается в примитивную клетку единого организма, его личное мнение перестаёт иметь значение, оно вообще перестаёт существовать, уступая место коллективному. Но в какой из множества голов это коллективное рождается? В той, которая громче всего кричала. Голос толпы всегда начинается с одного выкрика. И стоит только локализовать этот голос, как толпа из смертоносной стихии превращается в послушное стадо.

В доме старосты царил террор. Стас жёстко прессовал пацана, добиваясь разъяснений, как же так вышло, что все думали на безобидную содомию, а по факту вскрылся межвидовой заговор с геноцидом:

– Ты, сука, тупой?! Ты почему молчал?!

– Я думал, вы знаете! Вы же сами так сказали!

– Мы сказали, что знаем про твои шашни с попом!

– Нет! Не так было!

– Подсознание, Станислав, подсознание, – потрепал я дрожащего как осиновый лист Игната по голове, – иногда может сыграть злую шутку. Особенно, когда ты уверен, что говоришь об

очевидном, а оно таковым не является.

– Как вы вообще могли подумать, будто я и отец Емельян…? – скривился Игнат.

– Эка невидаль.

– Кто такое говорит?

– Птичка напела, – глянул я вскользь на притихшего старосту. – Ладно, сейчас вам не о сексуальных предпочтениях думать надо. Так ведь, Вениаминыч? Давай-ка закроем сделку и не будем отвлекать тебя от решения насущных проблем.

– Как закроем? – выпучил тот глаза.

– Мы свою часть исполнили, дело за тобой, и будь здоров. Ты ведь хочешь быть здоров?

– Да, но ведь…

– Мне не показалось? Я сейчас действительно услышал «но»?

– Предлагаю приступить к плану «А», – сорвал Стас с подушки наволочку и соорудил очень милый кляп.

– Нет-нет, – замахал руками Тарас, – вы не так поняли! Я заплачу вам! Хорошо заплачу. Только помогите. У нас тут ведь и оружия-то нет. Не с вилами же на этих выблядков идти. Помогите, – сплёл он пальцы в замок, – Кадом в долгу не останется.

– И какова цена вопроса? – осведомилась Ольга.

– А сколько хотите? Я в таких расценках-то не силён, но мы заплатим, золотом, не сомневайтесь.

– Я против, – решил вдруг испортить всем настроение Павлов. – Это не наше дело и отвлекает от приоритетной задачи.

– Двадцать, – выдохнул Тарас. – По пять золотых каждому. А? Что скажите?

– Может, лейтенант и прав, – почесал я затылок. – Время дороже.

– Двадцать четыре.

– За меня одного больше давали, – усмехнулся Стас.

– Тридцать два, – увеличил шаг торгов староста, и голос его дрогнул, словно что-то лопнуло внутри.

– Погодите, – вскинул я руки. – Прежде, чем торговаться, не помешало бы узнать, что мы тут продаём. Игнат, будь добр, расскажи нам.

– Ну, – передёрнул он плечами, – а с чего начать?

– Начни с того, что у отче под рясой.

Малец залился багрянцем, подумав, видно, что я опять съехал на больную тему, но потом смекнул о чём речь и начал свой рассказ.

– То, что Емельян не человек – это точно. По крайней мере, не полностью человек. Я ни разу не видел его целиком без одежды. Только ноги. И они… Не знаю, как сказать. Я сперва даже не понял, что там. По-моему, их больше пары. А может то и не ноги вовсе. Когда Емельян понял, он будто озверел. Повалил меня, схватил за шею, думал, голову оторвёт. И лицо у него такое было… Никогда я таких лиц у людей не видал. Чисто Сатана.

– Но он тебя не убил. Почему?

– Сам не знаю. Может, подумал, что трудно будет такое объяснить.

– Это случилось до нападений в полях, или после?

– До. В прошлом году ещё. Емельян тогда сказал, что Бог сделал его непохожим на остальных, но душу вложил не хуже прочих. Просил меня молчать об увиденном. А я… До того раза от Емельяна мне худого терпеть не приходилось. Я послушался. Думал, всё по-прежнему останется. Но этой весной…

– Продолжай.

Игнат тяжело вздохнул и обхватил себя за плечи.

– Весной отче стал меняться. Он день ото дня делался всё более тучным, ниже груди. Сначала я думал, что это от еды, или от – прости Господи – газов. Но он всё продолжал раздуваться. Стал носить просторные рясы, чтобы скрыть это. А однажды, в начале мая, пропал на трое суток, и вернулся весь в грязи, измотанный и худой, как раньше. Сказался больным и лежал ещё сутки, будто неживой.

– Господи-боже, – перекрестился Тарас.

– Летом не реже двух ночей в неделю Емельян в келье у себя не ночевал. Когда возвращался, подол у него всегда в грязи был. А осенью… Осенью сами знаете, что началось.