Единая параллель
Шрифт:
— Ага, — признался Гошка. — Не по нутру мне эта служба.
— Да уж я удивился. Лошадей больных выходил, воевал за них, а потом взял да и бросил. В безлошадники подался. На форму, что ли, польстился?
— Так ведь повышение определили… И опять же оклад жалования.
— Напрасно поспешил. Дело свое надо прежде любить, а уж все остальное потом. Теперь, как я понимаю, хочешь задний ход отрабатывать? Ты комсомолец?
— Не принимают… — буркнул Гошка.
— Это почему же?
— Да Степка-киномеханик супротив идет. Сперва, дескать, на общество поработай, потом поглядим. А какое там общество? Зеленая
Неутихшая обида подступила к сердцу: Гошка вспомнил, как на днях скелетистый Степка принародно пытался оголить его, снять новенькую ненадеванную форму, которую Гошка целое утро утюжил через мокрое полотенце. Ведь с умыслом старался, дескать, и форма твоя — тряпье, и часы наградные — побрякушка. Вот захотим — и землю будешь носом пахать.
— Изгиляться надумали! — Гошка в сердцах стукнул кулаком по деревянному столику, да так, что подпрыгнули, зазвенели лекарственные пузырьки.
Каряха-грач тоже подпрыгнул с испугу, боком засеменил по железной дужке, подальше к избяной стене. Оттуда несколько раз прокаркал, недовольно разевая клюв и показывая Гошке острый красный язык.
— Вишь — не одобряет! — посмеиваясь, покачал головой парторг. — Терпеть не может крикливых да нервных. Эх ты, Полторанин! Шишка пареная, нешелушеная! Коли в комсомол собираешься, так знать должен: там на первом месте — интересы общественные, а свои личные — на втором. Понял?
— Это как же так? — искрение удивился Гошка. Он уважал парторга Денисова, знал, что его уважают многие другие люди. Но ведь то, что он говорил, было сплошным перевертышем, никуда и ни во что не влезавшим! Ежели я делаю все для других, то кто же — для меня?
— А вот они самые — все другие. Ты для них, они — для тебя. И не только Степан со своими комсомольцами, но и вся наша страна — социалистическая. «Социалист» — это слово и означает «общественный». Потому что люди иначе жить не могут, понимаешь!
Кое-что Гошка, конечно, понимал — слава богу, не маленький. Шесть школьных классов осилил, в газетах, книгах как-нибудь разбирался. Слышал об этом много раз, да вот не задумывался, как-то случая такого не подходило. Живут люди — значит, правильно живут. Сообща все делают — а как же иначе? Я тебе, к примеру, беличью шкурку добыл, ты, будь добр, выкладывай ту же самую пачку патронов, тобой изготовленную. Я тебе, ты — мне по двойному интересу. Все здесь понятно. А это, выходит, только на совести держится?
— На сознательности, — уточнил Денисов. — На равноправии людей, на уважении друг друга.
— А куды жуликов деть? — спросил Гошка. — Или там подлецов всяких? Я на него работаю, жизнь ему хорошую создаю, он в ответ красиво улыбается, а сам под полой мне фигу показывает. Как тут быть, товарищ. Денисов?
— Очень просто: перевоспитывать, переделывать в хороших людей. А которые не поддаются, выводить их чемерицей, мухомором, как постельных блох. Время наступило такое, время человеческого равенства и справедливости. Законы тайги кончились, Полторанин. А ежели еще в чем-то они держатся в Кержацкой пади, то скоро им тоже придет конец. Все люди должны жить хорошо — вот что главное. А для этого каждый должен в первую очередь работать на общество, жить общественным делом.
— Мудрено… — опять задумался Гошка. — Ну никак не доходит до меня! Может, конечно,
— Напрасно на себя наговариваешь! Ведь именно ты, Полторанин, взялся за больных лошадей — за безнадежное и опасное дело. А вот это как раз и был общественный благородный поступок. Так что душа твоя все правильно понимает. Ну а умом, верно говоришь: надо тебе еще дозреть. Жизнь подскажет, а еще лучше, если учиться дальше пойдешь. Вот это я тебе советую.
— В армии на командира выучусь. Дед одобряет, — сказал Гошка.
— А что — вполне может быть. Такие парни, как ты, очень нужны нашей Красной Армии. Лихие времена предстоят.
Каряха-грач, освоившись, перелетел на стол и стал долбить медную пуговицу на обшлаге гимнастерки. Гошка поднялся, осторожно взял и пересадил птицу на кровать.
— Так я, пожалей, пойду, товарищ Денисов. Мне теперича все понятно…
— Погоди, погоди! — рассмеялся Денисов. — Ишь ты непоседливый какой! У меня к тебе еще один вопрос имеется. Да ты сядь.
Присаживаясь, Гошка с сожалением подумал, что вот сейчас-то парторг, наверно, и примется «снимать с него стружку». Не удалось отвертеться. Сдержанно сказал:
— Я, пожалуйста. С нашим удовольствием…
— Говорят, Полторанин, ты награды получил?
— Получил. Часы серебряные, марки «Омега». Вот они. За спасение лошадей. Согласно приказу.
— Ну?
— Что ну? — Гошка обеспокоенно поежился: что-то уж больно прищуренный, колючий взгляд у парторга. Подумав, с некоторым смущением сказал: — Ну и еще… Вы, что ли, лошадь имеете в виду? Так она на Зимовье у деда осталась. Товарищ Шилов сказал: «В благодарность за старание». Но нам она не нужна, дед не хочет. Вот подкормит ее и вернет. Зачем нам государственная лошадь?
— В благодарность, говоришь? — неопределенно усмехнулся Денисов. Сел на лавке, закурил. — Уж очень, я гляжу, любит тебя товарищ Шилов! Хотя, конечно, ты большое дело сделал, но уж слишком щедрая любовь! А?
— Какой там любит! — Гошка неприязненно поморщился. — Вчера вон крик поднял, куда там! Разгильдяй, и все прочее. А я при чем? Сам есть капиталист, так с жиру и бесится. А я отвечай.
— Какой капиталист? Ты о чем?
— Ну, почту самолет выбросил — тот, который потом шлепнулся. Мешок, значит, в озеро угодил, а я нырнул, вытащил. Потом сушил эту самую корреспонденцию. На солнышке, прямо на посту. Правда, не успел высушить. А начальник меня за мокрую почту в оборот взял. Черт те что получается…
— А капиталист при чем?
— Да это я так… — Полторанин неловко поскреб шею. — У него там в письме про наследство написано… Из Москвы какая-то нотариальная контора пишет. Ну я случайно так… Интерес поимел, знаете… Письмо-то расклеенное было.
— И он за это тебя ругал?
— Еще как! Аж побелел весь. Я ему говорю: ничего, мол, не читал, не видел — оно мне надо. А он — в ругань. Страсть какой нервный человек.
— Интересно… Ну а сам-то ты что об этом думаешь?
— Не знаю… Испугался он, что ли. Все-таки, ежели капитал в наследство, — разговоры пойдут. Да чего там, дело известное: они, инженеры некоторые, — из бывших. Или из немцев. А я человек не болтливый, мне плевать. К тому же на службе. Посторонним рассказывать не положено. Мало ли что бывает.