Единая параллель
Шрифт:
2
Генерал жил цифрами. Они входили в сознание, обступали его с утра каждого дня, едва он просыпался, и сопровождали потом ежеминутно. Шел ли счет на десятки, сотни, тысячи — любая цифра была весома, значительна, непререкаемо решающа, начиная от общего количества боеготовых танков, боезапаса снарядов, горючего и до расчетных километров суточных бросков танковых колонн.
Здесь, в резерве, в тревожном затишье фронтового тыла, все эти цифры выглядели аккуратно-стабильными, четкими, надежными. Однако генерал знал, какую потенциальную опасно-стихийную силу таят они в себе до самой последней минуты перед сигналом атаки, в какие неожиданные драматические
Старый кавалерист-буденновец, в конце двадцатых годов пересевший с лошади на танк, генерал в общем-то не любил цифры: они отдавали академизмом, школярством. Но боевой опыт уже давно научил относиться к ним уважительно и с почтением, хотя бы потому, что командир в любую минуту должен знать, сколько и чего у него под рукой. Кроме того, как он воочию убедился в тяжкие летние месяцы сорок первого, война моторов внесла существенную коррективу в расхожую солдатскую формулу, наглядно показала, что теперь воюют «и числом, и умением». Тем самым «числом», которое определяет внушительные единицы технической мощи.
Светало. Генерал выпил кружку колодезной воды, которую по утрам ставил на стол адъютант, поглядел в окно, чуть сдвинув горшок с геранью: во дворе было пусто, только в углу, у кустов, смутно проглядывалась фигура часового.
Бойко, с хрипотцой постукивали старые ходики. Над циферблатом — выцветший лубок: семейная компания во главе с розовощеким дедом вытягивает из грядки бокастую спелую репку. «Тянут-потянут, вытянуть не могут…». А время-то идет, а ходики стучат…
Зыбкой, страшно непрочной показалась вдруг утренняя тишина, словно сотканная из хрупкой паутины шагов-секунд, отсчитываемых деревенскими ходиками. Случайный снаряд или случайная граната — и оборвется счет, самый простой, самый главный, на который бусами нанизываются все прочие арифметические сложности жизни.
Подтягивая гирю на ржавой цепочке, генерал подумал о своих корпусах и бригадах, которые вот уже сутки ускоренным маршем спешили к передовой и где-то сейчас, в перелесках и балках, останавливаются на утренний привал. Затихают перегретые дизели, чумазые танкисты выпрыгивают из башен на пыльную броню, весело позвякивая солдатскими котелками…
В соседней горнице генерал подошел к столу, склонился над оперативной картой с нанесенными на ней свежими данными. Покачал головой: надо спешить… Уж очень растянулись колонны, а механизированный корпус явно отстает от графика движения. Надо координировать, подтягивать, подгонять.
За ночь положение на переднем крае почти не изменилось — а это самое существенное. Все-таки мудро поступила Ставка, удержавшись от соблазна первыми перейти в наступление. А ведь находились горячие головы, были звонки, увещевания, обоснованные на первый взгляд предупреждения: можно упустить момент!
И вот теперь все встало на свое место. У Орла немцы уже выдохлись, а здесь Манштейн окончательно увяз в нашей глубоко эшелонированной обороне. Его «танковое зубило», заостренное «тиграми» и «пантерами», затупилось за несколько дней и все больше начинает напоминать столярное долото, которым впору лишь выковыривать сучки. Стальная цепь обороны ему явно не по зубам, Почерк Манштейна тот же, что и под Сталинградом, когда он в целях деблокировки котла пытался под Котельниковом танковым клином взломать нашу оборону. Вот уж поистине: «урок не пошел впрок».
Впрочем, как сказать… Под Обоянью и Гостищевом положение критическое, не зря же Ставка спешно бросила в огонь сражения крупные силы из состава Резервного фронта.
Тогда, в заснеженных Сальских степях, все тоже решилось в два дня — генерал хорошо помнил. Буранные сумерки, смутные ряды немецких танков, затушеванные поземкой — они двоились, троились, множились; постепенно перечеркивая пологий приречный склон. А потом горели. И было что-то зловеще-обреченное в черных факелах, пылающих на белом снегу, что-то необъяснимо бессмысленное и в то же время созвучное с теми вычурными девизами, под которыми шли в атаку эти танки. «Зимняя гроза», «Удар грома» — так именовали в гитлеровской ставке и в штабе группы армий «Дон» осатанелые попытки атакующих танковых колонн.
Пристрастие немецкого командования к крикливым названиям операций, тактических маневров всегда удивляло генерала, вызывало презрительную усмешку. В них виделось нечто дилетантское, опереточное, балаганно-претенциозное.
Он считал, что кодированное название обязательно должно иметь весомый подтекст, глубоко скрытый истинный смысл. Вот как «операция Румянцев». Тут за кодовым шифром красноречивая история. Не только блистательные победы генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского — выдающегося русского полководца, но и его новаторский творческий стиль, как мастера крупных боевых операций.
«Операция Румянцев» еще впереди — она начнется лишь после того, как враг будет остановлен и отброшен на исходные позиции. К сожалению, его танки, по первоначальному замыслу предназначенные для наступления в оперативной глубине, для нанесения стремительного удара Белгород, Харьков, теперь перенацелены. Они должны с ходу закрыть брешь, явиться чем-то вроде стабилизирующего фронт «танкового пластыря». И еще неизвестно, как это будет выглядеть реально: поспешной ли обороной или наспех подготовленным контрударом. Все определит время, эти вот серые, невзрачные, засиженные мухами, часовые стрелки на ходиках, их неровный, но неумолимый ход.
Многое пока не ясно…
Что представляют собой хваленые немецкие T-VI, пресловутые «тигры»? Какие они в бою, по зубам ли нашей тридцатьчетверке?.. Те два экземпляра, что недавно демонстрировали командирам-танкистам на московской трофейной выставке, честно говоря, производили убедительное впечатление. Выгодная приземистость, стомиллиметровая лобовая броня, которую не берет даже наша дивизионная пушка, внушительное башенное орудие — не ствол, а прямо-таки громоздкое бревно! Правда, «тигры» неповоротливы, слишком тяжелы (56 тонн!) — под Ленинградом, у Мги, в мае они оконфузились начисто, увязли в болотах. Но здесь, в этакую сушь, на открытой степной местности, они будут иметь вполне хорошую маневренность.
Уже известно, что дальний танковый бой с «тигром» невыгоден: немецкие «ахт-ахт» [16] пробивают броню Т-34 с дистанции в два километра, а наши могут рассчитывать на эффект, только сблизившись на 300–400 метров. Да и то лишь по бортовой броне.
Цифры, цифры, чтоб им ни дна ни покрышки… С кругляками-нулями, за которыми толщина крупповской стали, с крючковатыми тройками, заносчивыми пятерками, пузатыми самодовольными восьмерками — целый дрессированный хоровод цифр, пляшущий, пестрящий тоннами, литрами, штуками, километрами…
16
88-мм пушки «тигров».