Единорог
Шрифт:
Он взглянул на Ханну и с удивлением обнаружил, что видит ее совершенно ясно, как будто она освещена светом, в то время как два других лица сливались с ее лицом, составляя единый образ.
– - Видите ли, -- с трудом выдавил он. Если б только ему удалось немного потянуть, пока видение само собой не воплотилось бы в слова.
– - Видишь ли, это совсем не так, как считают Фрейд и Вагнер.
– - Что ты имеешь в виду, Эффи, дорогой? При чем здесь Фрейд и Вагнер?
Он пристально смотрел на Ханну. Ее прекрасное усталое лицо улыбалось ему. В конце концов, она была его
– - Видишь ли, видишь ли, смерть не завершение самого себя, но только конец для себя. Это очень просто. Пока личность не начнет исчезать, ничего в действительности не существует, и так происходит большую часть времени, но, как только личность уходит, все начинает существовать и автоматически становится ob'ektom любви. Любовь удерживает мир вместе, и если бы мы смогли забыть себя, все в мире вознеслось бы в совершенной гармонии, и прекрасные вещи, которые мы видим, нам об этом напоминают.
– - Мне кажется, он бредит. Это всего лишь искаженная версия того, что отец...
– - Все не может быть так просто, Эффингэм...
– - Я понимаю, что ты имеешь в виду, Эффи, продолжай.
Эффингэм умоляюще поднял глаза на ангельское лицо. Нет, все, конечно же, не могло быть так просто, и все же он был уверен, что это верные слова. Он чувствовал, что все постепенно исчезает и что он в конце концов все забудет. Он останется с пустопорожним описанием, а вещь в целом полностью исчезнет из вида. Он попытался повторить слова снова, как молитву, как заклинание:
– - Это автоматически, видишь ли, вот что так важно. Тебе просто нужно посмотреть в другом направлении.
– - Но он больше не верил в то, что говорил. И когда он поднял глаза, то увидел, что три головы незаметно разделились, распались и развернулись перед ним. Самое важное ушло, и все же, возможно, что-то осталось.
Он любил Ханну. Но разве, любя ее, он не любил так же остальных? Как прекрасны они были сейчас, объединенные в восхитительный силуэт в своем духовном согласии, в своей общей заботе о нем, и какой совершенный объект любви они составили, они, любящие его все вместе. Так любовь, беспрепятственно совершив кругооборот, вернулась к нему. Он созерцал их. И здесь все было объяснимо. Это не было большим событием, но тут, безусловно, присутствовала определенная изысканность.
Он начал снова:
– - Например, нас четверо. При наличии такой доброже лательности между нами, почему мы не безупречны в отношении друг к другу? Что нам мешает? Мы не можем превратить весь мир в республику любви, но каждый мог бы создать свой собственный уголок здесь...
– - Мы готовы попытаться, дорогой Эффи...
– - Беда в том, что пока весь мир...
– - Эффи, я думаю, тебе лучше поехать домой...
– - Ты и Алиса, например. Вы обе любите меня. Хорошо, вы должны любить и друг друга тоже. И, Мэриан, я, конечно, люблю
– - Мне очень жаль прерывать вашу метафизическую дискуссию, но у меня есть очень плохие для всех нас новости, -- раздался от двери голос Джералда Скоттоу.
Ханна, сидевшая рядом с Эффингэмом, тотчас встала, и группа распалась, когда Джералд закрыл дверь и подошел к ним. Он сильно запыхался и был явно возбужден. Сцена перед Эффингэмом внезапно сфокусировалась, обрела чрезвычайную ясность и четкость. Золотое сияние исчезло, и он увидел дождливый свет за темным оконным стеклом.
– - В чем дело, ради Бога?
– - спросила Ханна, прижав руку к горлу.
– - Питер возвращается в Гэйз.
– - Питер?
– - глупо переспросил Эффингэм.
– - Питер. Питер Крен-Смит. Муж Ханны, -- повысил голос Джералд.
– - Когда он приедет?
– - спросила Ханна. Голос ее был спокойным, но слабым и тихим.
– - Через несколько дней. Он послал телеграмму, когда садился на корабль.
– - Итак, семь лет подошли к концу, -- сказал Эффингэм. Он пытался встать, но, казалось, ноги ему не повиновались.
Ханна стояла совершенно неподвижно, а ее руки безжизненно повисли. На ней было надето ее длинное одеяние из желтого шелка, и она выглядела как жрица перед ритуалом, преисполненная каким- то сильным волнением. Она пристально смотрела на Джералда.
– - Питер, -- тихо сказала она. Эффингэм никогда не слышал, чтобы она произносила это имя, и оно резко прозвенело и заглохло в притихшей комнате.
– - Питер приезжает сюда. Через несколько дней. Это правда, Джералд?
– - Да, правда, Ханна. Хочешь посмотреть телеграмму?
Она раздраженно встряхнула головой, сбросила руку Мэриан, которую та с сочувствием положила ей на плечо, и снова произнесла:
– - Питер, -- как будто пытаясь привыкнуть к этому звуку. А затем: -Это невозможно. Это действительно правда, Джералд?
– - Действительно правда. Сядь, Ханна. Выпей виски.
– - Я уже достаточно выпила, -- пробормотала она, повернулась к окну и выглянула. Все они смотрели на ее фигуру, полностью отделенную от них. В комнате воцарилось молчание.
Наконец, откашлявшись, Алиса сказала:
– - Извините, боюсь, нам пора уезжать. Нам с Эффи лучше уйти. Пойдем, Эффи.
Быстрым движением она поставила его на ноги. Ханна, повернувшись, взмолилась:
– - Не уходи, Эффингэм, пожалуйста. Алиса уверенно и твердо заявила:
– - Он пьян. Ему лучше выспаться. Я привезу его назад, когда он протрезвеет. Пошли, Эффи, поднимай свои большие ноги.
– - Она стала подталкивать его к двери.
– - Эффингэм, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста...
– - Я же сказала, я привезу его назад.
– - Это происходит совершенно автоматически, -- сказал Эффингэм Скоттоу.
Эффингэм нетвердо спускался по ступеням, держась за руку Алисы. Дневной свет резал ему глаза. Когда он выходил через стеклянные двери, то услышал позади себя в глубине дома звук. Это было его собственное имя, переросшее затем в пронзительный крик. Он сел в и уснул.