Единственная дочь
Шрифт:
– Ты знала человека или людей, которые тебя похитили? Я имею в виду, до похищения. – Я вижу нетерпение в его глазах.
Мотаю головой.
– Ты помнишь, где тебя держали? Любые детали, которые могли бы помочь.
– Все как в тумане. Я плохо помню, – медленно произношу я.
Он спокойно смотрит на меня, как будто ожидает, что я скажу больше. Молчание затягивается.
В конце концов он отводит глаза, захлопывает блокнот и кладет его обратно в карман.
– Я дам тебе немного времени прийти в себя, и мы продолжим после того, как тебя обследуют.
– И потом я смогу пойти домой?
Он
– Больше всего ты хочешь вернуться домой? – спрашивает он наконец.
– Да, конечно.
Я пытаюсь убедительно улыбаться, и спустя несколько мгновений на его губы возвращается кривая ухмылка.
– Медсестра скоро подойдет.
Дверь закрывается за ним со щелчком, и я вскакиваю с постели. Голова кружится, но я не обращаю на это внимания. Таща за собой капельницу, я сначала подхожу к окну. Это просто стеклянная панель, плотно запечатанная со всех сторон, открыть никак не получится. Наверное, здесь боятся, чтобы пациенты не спрыгнули вниз; три этажа все-таки опасная высота. На входе наблюдается активное движение. Доктора и медперсонал заходят в здание; больные ковыляют наружу. Множество машин и такси и карет скорой помощи. Даже если я надену одежду, которую оставили родители Ребекки, выйти отсюда будет непросто.
Я возвращаюсь к стулу и поднимаю розовую футболку и пижамные штаны с кошечками. Похоже, я примерно одного роста и веса с Ребеккой. Одежда вроде подходит. Повезло. Я беру расческу. Между зубчиков зацепились блестящие медные волосы.
Когда в палату заходит медсестра, я уже лежу в постели, невинная, как овечка. Если мне удастся пройти через это, то я получу новую идентичность. Награда в этой игре слишком велика, чтобы сейчас сдаться.
Я сжимаю кулаки, пока доктор ощупывает меня. Он прошелся по всему моему телу сверху вниз, обследуя его на предмет повреждений. Он уже на уроне лобка и громко говорит оттуда.
– Сейчас будет немного холодно.
– Может чуть-чуть потянуть.
– Почти закончили.
Я лежу с оскорбленным выражением, но на самом деле давно привыкла, что мужчины вслепую шарят там внизу.
– Спасибо, Ребекка. Ты молодчина, – говорит он. – Можешь подниматься.
Выходя, он задергивает за собой занавеску, как будто у меня осталась какая-то стыдливость. Я натягиваю нижнее белье, прислушиваясь к его разговору с медсестрой.
– Приготовьте все для мазка на анализ митохондриальной ДНК. Нам также понадобится три пробирки и шприц.
Это вряд ли. Я ни за что не позволю им взять у себя ДНК-материал или кровь, и не только потому, что они выяснят, что я не Ребекка Винтер. А потому, что они могут узнать, кто я на самом деле. Занавеску отдергивают в сторону.
– Готова, Ребекка? – спрашивает доктор.
Медсестра встречается со мной взглядом, потом быстро отводит глаза.
– Я хочу домой.
Опускаю голову так, чтобы волосы закрывали лицо. Я готовлюсь.
– Знаю, все это немного навязчиво, но мы почти закончили. Нам нужно только взять у тебя мазок с внутренней стороны щеки и кровь.
– Пожалуйста, больше не нужно боли. Я не могу. – Мой голос идеален, на грани истерики.
Между пальцами я держу комок спутанных медных волосков с ее
– Это подойдет? Большего я не вынесу. – Протягиваю руку с ее волосами, свисающими с ладони. Не поднимаю глаз, но слышу, как медсестра чуть слышно ахает.
Затем я начинаю плакать. По-настоящему реветь, как маленький ребенок. Всхлипывая и захлебываясь. Вздрагивая всем телом. Главное начать, потом уже несложно; в последние недели мне приходилось много плакать. Медсестра делает шаг вперед, латексными перчатками осторожно берет волосы у меня из ладони.
Проще простого.
Машина поднимается по крутому склону улицы, на которой жила Ребекка Винтер, и наконец я их вижу: пара среднего возраста и абсолютно ординарного вида. Мои новые мама и папа. Их спины напряжены, головы опущены. Они стоят в строгой тишине перед своим большим белым домом. Старое эвкалиптовое дерево рядом с гаражом бросает узорчатую тень на фасад. Идеальный пригород среднего класса ждет меня.
Мама вскидывает голову, когда слышит шум подъезжающей машины. Мое сердце колотится сильнее. Что, если в больнице мне просто крупно повезло? Без сознания, с синяками на лице – возможно, они увидели то, что хотели увидеть. Теперь, когда мои глаза открыты, когда я двигаюсь, хожу и говорю, мне уже не удастся провести ее. Я чувствую, как Андополис метнул на меня взгляд в зеркало заднего вида. Она поймет обман в тот самый момент, как посмотрит на меня. Не важно, сколько времени прошло. Мать обязательно узнает свою единственную дочь.
– Обычно мы привлекаем психолога для подобных встреч, – говорит он. – Но твои родители не захотели.
Киваю. Я слишком нервничаю, чтобы оценить это, хотя все определенно упрощается. Убедить родителей и так будет настоящим подвигом. Не хватало только какого-нибудь слезливого либерала с улыбкой на самодовольном лице, пытающегося «помочь». Они наверняка знают, как жертвы обычно ведут себя в подобных ситуациях.
– Скоро тебе придется побеседовать со следователем, хорошо, Бек? Но мы не будем спешить.
Я слабо улыбаюсь ему. Ни за что не стану беседовать ни с каким следователем.
Мы заворачиваем на подъездную дорожку. На мгновение мне хочется остаться здесь подольше; спрятаться на заднем сиденье машины и никуда не выходить. Андополис вылезает из автомобиля и идет к моей двери, открывает ее для меня. Сейчас, когда вижу их, я уже не уверена, что смогу это сделать. Ребекка – Бек – была человеком, а не просто персонажем, и я никогда с ней не встречалась. Я даже не слышала ее голоса.
Я не могу заставить себя взглянуть на мать, когда выхожу из машины. Мое лицо опущено, взгляд прикован к белой герани, цветущей вдоль дорожки.
– Бекки? – обращается она ко мне, подходя ближе. Нерешительно касается моей руки, словно боится, что я окажусь миражом.
Я поднимаю глаза. Я должна. Она смотрит на меня в упор. В ее взгляде столько неистовой любви, весь мир вокруг нас словно исчезает. Есть только она и я; все остальное не важно. Она прижимает меня к себе, и я слышу, как ее сердце стучит на уровне моих ребер, ее тепло смешивается с моим. От нее пахнет ванилью.
– Спасибо, Винс, – говорит мой отец через ее плечо.