Единственная моя

Сатклифф Кэтрин

– С чего ты взяла, что мне есть дело до отношения к нам горожан? Лично мне нравятся мои сапоги, сшитые в Лондоне. Мило Джонс шьет мне сапоги с незапамятных времен.

– Похоже, что ты консерватор, противник перемен. Прекрасно. Если ты настаиваешь...

– О Господи. – Майлз выплеснул свое вино и бросил кружку на землю. – Ты, должно быть, еще несчастнее, чем я думал.

– Прошу прощения?

– Мне даже не удается втянуть тебя в спор. Впрочем, неважно. Вернемся к разговору о дружбе. Я заметил, что ты не доверяешь мне своих тайн. Кроме того, ты избегаешь

меня при каждой возможности. Разве друзей избегают?

– Мы же вместе сейчас.

– Но у тебя такой вид, словно в любой момент ты готова вскочить и удрать от меня, как перепутанный кролик. Стоит мне приблизиться к тебе хотя бы на дюйм, как ты вся настораживаешься. Как будто приближение мужа к жене – величайший из грехов. Объясни мне, как ты можешь считать мужчину подходящим для того, чтоб выйти за него, но не подходящим для того, чтобы спать с ним?

Она неловко заерзала на гранитном валуне и сделала вид, что любуется лошадьми.

– А Чарльз Фоулз, кажется, не на шутку привязался к твоей матери. Он стал писать ей стихи.

– Ответь на мой вопрос, – настаивал Майлз.

С большим трудом Оливии удалось сделать глубокий вдох.

– Проще говоря, наш брак был заключен строго по расчету... по крайней мере, так я думала.

– А иначе не вышла бы за меня?

– Я не собираюсь перебирать все эти «если». Это ни к чему не приведет. Что сделано, то сделано.

– Так какого дьявола ты боишься?

Оливия отложила в сторону недоеденный круассан и стряхнула крошки с колен. Боится? Да, у нее масса невысказанных страхов. К ее лицу хлынул жар, с каждой секундой становясь все горячее, а тело напряглось. И все же... сердце колотилось от сознания того, что Майлз Кембалл Уорвик хочет ее сейчас так же сильно, как в тот вечер в бассейне. Это проявлялось в его напряженно застывшей позе и горящем взоре.

Встав с камня, Оливия немного прошлась и подставила лицо теплому ветру. Майлз подошел сзади. Она чувствовала жар, исходящий от его тела, пронзительность взгляда. В этот момент она подумала: если он коснется меня, я пропала. Я признаюсь во всех своих грехах, раскрою всю ложь. Я растаю в его руках, как теплый воск, как тогда в бассейне. – Оливия...

Она прошла выше по склону, где ветер был резче и свежее.

– Посмотри на меня, – послышался голос Майлза. Оливия медленно повернулась. Майлз стоял среди высокой травы, ветер трепал рукава белой рубашки и пряди черных волос.

– Я хочу любить тебя, – сказал он.

Она прикрыла глаза, охваченная переполняющим восторгом этих слов... и потрясенная ударом желания.

– Нет, – тихо ответила она.

Лицо его потемнело, сделалось почти жестоким.

– Я хочу знать почему.

– Мы договорились, что этот брак...

– К черту наши старые договоры! Бог мой, я начинаю уставать от этого бега по кругу, Оливия. Два глубоко отчаявшихся незнакомца... но мы больше не чужие друг другу, Оливия. – Он поднялся по склону, разбрасывая ногами камешки.

Оливия попятилась.

– В свадебную ночь, – начал он с напряженным терпением, – ты спросила меня, нравишься ли ты мне хоть немного.

Другой мог бы солгать тебе. Мог бы наврать с три короба, наговорить всяких нежностей, лишь бы заполучить тебя в постель. Я не сделал этого. Теперь, если ты спросишь меня, нравишься ли ты мне, я с радостью отвечу... да. Ты мне очень нравишься, Оливия. Я привязался к этой полоумной старой няньке, я очень привязался к твоему сыну. Когда-то ты сказала, что я стою того, чтобы меня спасти. Тогда я подумал, что ты ненормальная меня уже не исправить. Но в последнее время... Боже, Оливия, я чувствую себя другим человеком. Мне нравится то, как я живу. Нравится проводить время с твоим сыном и с тобой. Впервые за долгое время я чувствую надежду. – Он рассмеялся коротко, почти зло. – Послушай меня. Я изливаю перед тобой душу, а ты стоишь, как деревянная. Пожалуйста, не молчи. По крайней мере, подтверди, что у нас есть будущее.

Ей хотелось зажать уши руками. Ей было невыносимо слышать подобные его признания. Лучше бы он сказал, что презирает ее. Тогда было бы легче жить с этой постыдной ложью.

Неожиданно Майлз подошел к ней и крепко схватил ее за руку. Она попыталась отвернуться, но он повернул ее к себе лицом, опустив к ней голову.

– Скажи мне правду, черт побери. Ты все еще любишь отца Брайана?

– Почему наш разговор всегда должен возвращаться к нашему прошлому? – возмутилась она и попыталась вырваться.

Майлз лишь еще крепче стиснул ее руку.

– Потому что часть твоего прошлого делает тебя такой, какая ты сейчас. Потому что ты так крепко привязана к своему прошлому, что не можешь впустить меня, твоего мужа, в свое сердце.

Она беспомощно посмотрела на него, не в силах что-либо ответить.

– Ты чувствуешь хоть что-нибудь, Оливия, или же он поработил тебя – ту женщину, которая любила его так сильно, что пожертвовала своей жизнью, – своей репутацией, своим сердцем так, что больше уже просто не способна любить?

Оливия по-прежнему хранила молчание, наблюдая, как в его полном мольбы взгляде отразилось отчаяние, которое затем переменилось бешенством.

Схватив ее обеими руками, он до боли впился в них своими пальцами. Он тряс Оливию до тех пор, пока она не закричала:

– Перестань. Умоляю тебя, перестань!

– Умоляешь? Та Оливия Девоншир, которую я впервые встретил, никогда бы ни о чем меня не стала умолять. Она бы расцарапала мне лицо. Бог мой, я бы предпочел быть женатым на развратнице, которая плясала с цыганами, чем на ледышке, в которую ты превратилась.

– Но ты не понимаешь, как это все безнадежно... Наконец, он отпустил ее, и Оливия отвернулась. Она стояла спиной к ветру, не оборачиваясь, обняв себя как можно крепче руками и моля, чтобы чувства, бурлящие внутри нее, не выплеснулись наружу. Где же найти решение? Ведь они не могут жить дальше в этом кошмаре.

Немного так постояв, она оглянулась и увидела, что Майлз спускается вниз, к лошадям. Она так хотела броситься следом за ним – ей так хотелось признаться ему во всем.

Если бы только она не была уверена в том, что правда погубит ее.