Единственная
Шрифт:
Иосиф заявился в великолепном настроении с двумя бутылями красного домашнего вина.
– Остальное принесу завтра. Мама прислала. Варенье и чурчхели для детей.
Но ей почему-то казалось, что вино от Берии. Посылки от бабушки Кэзэ обычно приносили на дом.
– Устроим пир грузинских князей, но сначала вино должно согреться, Иосиф потащил бутылки на кухню и там принялся объяснять Каролине Васильевне преимущество грузинского красного вина перед французским. Они с Ириной накрыли на стол.
Надо было подождать, когда он выпьет несколько
– А в чем дело?
– миролюбиво поинтересовался Иосиф у Ирины, обгладывая куриную ножку.
Ирина сказала в чем.
– Обращайся к Авелю.
– Но Авель санкционировал продление срока содержания под стражей.
– А продлил твой Ягода, - добавила Надежда.
– Повторяю, - Иосиф смотрел на нее прозрачными от сдерживаемого гнева глазами.
– Обращайтесь к твоему крестному. Я ничего не решаю.
– Это ты ничего не решаешь? Кто же тогда решает?
– Ты отвяжешься от меня или нет? Что ты лезешь не в свое дело?
– он говорил тихо и отчетливо.
Они с Ириной замерли.
– Но там маленькие дети, их хотят забрать в детдом...
– Заткнись, наконец!
– он швырнул в нее обглоданной костью, попал в плечо. Ирина под столом сжала ее колено.
– Хорошо, раз вы ничего не решаете, мы пойдем к Авелю.
– А еще лучше пойдите обе на хуй!
Авель даже подпрыгнул в кресле, разговор происходил у него дома. Его бледное лицо альбиноса стало багровым, будто от солнечного ожога:
– Хозяин знает, знает! Ему Константин Сергеевич писал. Знает! Знает! А что я могу! Просите его, я с Ягодой в контрах!
Надежда тогда первый раз заплакала при посторонних (хотя какие они посторонние: крестный и подруга с гимназических лет). Просила за детей Михаила Владимировича. В этом Авель обещал помочь. Детей спасли, Михаил Владимирович умер в тюремной больнице, его жена и свояченница получили по десять лет концлагеря.
Но это произошло позже, потом, а в тот вечер, возвращаясь домой, под гром соловьиных трелей в Тайницком саду, она сказал себе, что больше никогда, ни за что не позволит ему швырять в себя всякой дрянью.
Когда отец начал рассказывать о цели своего прихода, у нее сжалось сердце: именно то, чего избегала - грозящее взрывом, скандалом при детях.
Отец не понимал, почему исключили из партии директора института Маркса-Энгельса , его старого друга Рязанова. Не понимал и решил спросить Иосифа.
– Он же огромный авторитет, - повторял отец.
– Никого не трогает, замкнулся, не понимаю...Ссылка в Саратов... не понимаю...
– Знаешь папа, давай я сама спрошу. Иосиф придет усталый, голодный, мне хочется, чтобы он побыл с детьми, а ты втянешь его в долгий теоретический разговор.
– Теоретический?
– удивился отец.
– Причем здесь теория, речь
– Ну хорошо, все это так, - торопливо сказала Надежда. В прихожей раздавался голос Иосифа.
– Только я тебя очень прошу, поговори в другой раз. Завтра.
Отец посмотрел на нее долгим печальным взглядом:
– Хорошо.
Ужин прошел весело. Светлана забралась на колени к отцу и пыталась кормить его с ложки. Иосиф кривился, делал вид, что капризничает, его усы были измазаны неловкой рукой Светланы картофельным пюре. Вася все время повторял: "Товарищи, минуточку внимания. Я хочу рассказать вам про лошадь по имени Орлик".
Дед готов был слушать , но Васе хотелось внимания отца, и он снова заводил свое: "Товарищи..."
Все было хорошо, как ей хотелось: Иосиф не ушел в кабинет, остался с детьми, но время от времени она ловила обращенный на нее грустно-вопрошающий взгляд отца.
Потом пришла мамаша, принесла любимый с зеленым луком и яйцами пирог Иосифа, заново поставили самовар, и тут она неожиданно для себя спросила:
– Скажи, а в чем вина Рязанова?
– В том, что пригрел меньшевиков. Вредительская деятельность на историческом фронте, - скороговоркой ответил муж.
– Но он же тебя не трогает, он замкнулся.
– При чем здесь я?
– Ты-то как раз и причем. Тебе этого мало, нужно, чтоб он держал экзамен на верность тебе. А он не умеет подхалимничать. Наверное, ты хочешь, чтоб он намекнул, что Маркс и Энгельс твои предтечи.
Он взял свой подстаканчик, тарелку с куском пирога, встал:
– Каролина Васильевна, принесите мне чай в кабинет.
Она посмотрела на отца: "Ну что, доволен?" Он покачал сокрушенно головой. А мамаша тихо и отчетливо:
– Дура, ты дура, идем Сергей.
Ей стало тошно: действительно не стоило при родителях говорить так с ним, но представить, что изысканно-вежливый, добрейший старик Рязанов вредитель, достойный исключения из партии и ссылки, тоже было невозможно.
Она вошла в кабинет. Иосиф лежал на диване, не сняв сапог, и читал "Известия". Голова на валике, без подушки, свет падает сзади. Подошла, осторожно погладила по голове, увидела первые седые волосы.
– Извини меня, пожалуйста. Не надо было при отце и при мамаше.
– А при ком надо?
– спросил он, не отрываясь от газеты.
– Я же прошу прощения. Прости. Я без зла, я ведь любящая жена, а не член оппозиции.
– Сегодня - жена, завтра - враг, - сказал спокойно и перевернул страницу.
Тянулась нескончаемая зима. По утрам багровое солнце вставало за Москвой рекой, окрашивая стены и башни Кремля в кровавый цвет. Часовые у Троицких ворот почти незаметно, но не останавливаясь постукивали подошвами неуклюжих валенок . Задыхаясь от дымного морозного воздуха, бежала до Тверской, в ледяном автобусе, зажатая телогрейками, шинелями и громоздкими салопами - до Александра Невского, а там напрямую, мимо развалин Храма, к институту.