Единственная
Шрифт:
Цинично усмехнувшись, он свернул влево, не к своей спальне, как ранее намеревался, но к вдовьей дорожке, специальной огороженной платформе на крыше, где жены рыбаков обычно ждали своих мужей, возвращавшихся с моря.
Вдовья дорожка в Эбби представляла собой вымощенную камнем галерею длиной тридцать футов с видом на дельту Фауи и огражденную резными перилами. Даже глубокой ночью, когда луна была затянута тучами, вид был великолепный, неотразимо захватывающий. Напоминание о том, насколько незначительную роль играет человечество в планах природы.
Его ноги сами знали путь.
Чарлз остановился у открытой арки, откуда начиналась дорожка; Пенни уже была там. Сидела на каменной скамье у дальней стены, опершись локтем о перила, положив подбородок на руку, и смотрела на дождь.
Было довольно темно, и он едва различал бледный овал ее лица, слабый отблеск светлых волос, элегантные линии светло-голубого платья, темные переливы бахромы на шали. Каким-то чудом на нее не попадали капли дождя.
Она его не слышала.
Он поколебался, вспоминая другие дни и ночи, когда они тоже приходили сюда, часто вдвоем – и никого больше. Но сейчас она попросила время подумать.
Пенни повернула голову и взглянула на него.
Чарлз не шевелился, но она знала, что он здесь. На ее взгляд, он был всего лишь еще одной тенью в темноте: если бы он не смотрел на нее, она никогда бы не поняла…
Он так и не подошел. Ощутив его колебания, она отвернулась.
– Я еще ничего не решила, так что не спрашивай.
– Я просто не знал, что ты здесь.
Он считал, что она ушла к себе. Да и как он мог предположить, что она поднимется на крышу?
Она промолчала, ничуть не взволнованная его присутствием: он был слишком далеко, чтобы пробудить в ней знакомые ощущения. Значит, пусть стоит…
И она знала, почему он здесь: по той же самой причине, что и она.
Правда, она попыталась определить, каким будет его следующий вопрос, но и тут он ее поразил:
– Ты совсем не удивилась, узнав, что я был шпионом. Почему?
Пенни невольно улыбнулась.
– Помню, когда ты вернулся к похоронам отца. Твоя мать была… не просто счастлива тебя видеть… но глубоко благодарна. Полагаю, я уже тогда что-то заподозрила. И она в твоем присутствии постоянно переходила на французский, куда чаще, чем обычно. Кроме того, ты давал такие уклончивые ответы, когда спрашивали, в каком ты полку, где расквартирован, в каких городах бывал, в каких битвах участвовал… а ведь раньше был очень откровенен и часами рассказывал всякие истории. На этот же раз всячески избегал говорить о себе. Окружающие относили это за счет скорби по отцу, – пояснила она и, помолчав, добавила: – Только не я. Если бы ты хотел скрыть горечь, наоборот, стал бы без умолку говорить и смеяться.
Последовало долгое молчание.
– Значит, всего лишь на таком шатком основании… – пробормотал он.
– О нет, – рассмеялась она. – Тогда я еще ничего не поняла. Но зато в следующий раз…
– На похоронах Фредерика.
– Да…
Воспоминания о том времени сжали болью сердце.
– Ты опоздал… и прибыл как раз в тот момент, когда викарий уже начинал службу. Дверь церкви была распахнута. Народу набилась уйма, но центральный проход был пуст, чтобы люди могли видеть неф. О
– Очень романтично! – фыркнул он.
– Нет, как ни странно, ты совсем не казался романтичным.
Пенни снова обернулась. Он по-прежнему стоял в арке, прислонившись к стене. Она едва могла различить его профиль, но не выражение лица.
– Ты был… напряжен. Почти пугающе напряжен. И не видел никого, кроме своей семьи. Направился прямо к родным… и стук каблуков отдавался эхом от стен.
Она немного помолчала.
– Даже не столько ты, сколько их реакция почти утвердила меня в моих подозрениях. Твоя мать и Джеймс не ожидали увидеть тебя, и были так благодарны, что ты смог приехать. Они знали. А вот твои сестры ожидали тебя и почти не удивились твоему появлению. Они не знали. Позже ты объяснил, что тебя задержали и ты должен немедленно ехать в полк. Куда именно, не сказал, но все предположили, что ты собрался в Лондон или на юго-восток. Ты намеревался ехать вечером. Но чуть позже разразился страшный ливень, и дороги развезло. Однако утром тебя уже не было.
Она слабо улыбнулась.
– Не думаю, чтобы кто-то, кроме контрабандистов, понял, что твое появление и исчезновение совпадает с приливами и отливами.
Чарлз не ответил. Минуты шли, и молчание тянулось: то самое, спокойное, ничем не прерываемое молчание, которое они часто делили раньше. Словно, как в детстве, опять сидели на дереве, разглядывая окружающий мир.
– Ты удивилась, что я не прибыл на похороны Джеймса. Она вспомнила, что испытывала тогда. Скорее тревогу и беспокойство, чем удивление.
– Я знала, что ты приедешь, если сумеешь, особенно потому, что смерть Джеймса оставила твою мать и сестер в полном одиночестве. Мне было очень жаль твою мать. Всего за несколько лет она похоронила мужа и двух сыновей. Кто бы мог предвидеть подобный ужас?! И все же в тот раз она не ожидала тебя. И не удивилась, когда ты не приехал. Она беспокоилась. Очень беспокоилась, но все списали это на скорбь по сыну.
– Кроме тебя.
– Я слишком хорошо знаю твою мать, – вздохнула она и сухо добавила: – И тебя тоже.
– Согласен.
Он выпрямился, и она услышала, как изменился его голос.
– Если ты так хорошо меня знаешь, почему же не решаешься сказать мне, что успела выведать?
– Потому что я совсем не знаю тебя теперешнего.
– Ты знала меня всю свою жизнь.
– Нет. Только пока тебе не исполнилось двадцать. Теперь тебе тридцать три, и ты изменился.
Снова молчание. Потом:
– Я всего лишь несчастный бедняга.
– Не смущай меня. Бедняга? Черта с два!
Однако возобновление знакомства, совместное обсуждение ситуации помогло ей больше понять этого нового Чарлза. Какая ирония судьбы! Она намеренно старалась не думать о нем все последние тринадцать лет, но теперь судьба и обстоятельства принуждают ее к этому. Принуждают к тому, чтобы снова попытаться увидеть его в истинном свете.