Единственно верный

Петровичева Лариса

В груди что-то неприятно сжалось, и на какое-то время стало трудно дышать. Андрей распахнул куртку, давая доступ воздуху, и некоторое время стоял, не шевелясь. Воспоминание угасло, словно и не приходило.

Еще один лист не выдержал тяжести снега и слетел на землю. Теперь на белом поле возникала фраза, словно невидимый автор начинал черновик новой повести. Андрей усмехнулся — вряд ли кому-то захочется написать о нем. По большому счету Шани прав: ссыльный врач, рохля и интеллигентский нюня, чьих сил и умственных способностей хватило только на сидение на болотах, вряд ли будет кому-то

интересен. Ни как личность, ни как предмет искусства. Однако есть ли смысл переживать по этому поводу?

Тучи окончательно рассеялись, и в черноте неба проступили крупные звезды, свежие, будто умывшиеся в снегу. Память снова унесла Андрея в прошлое — в тот день, когда Витька, самый творческий и взбалмошный тип из их университетской компании прошел операцию и вживил в себя фотоаппарат. «Просто, как все гениальное, — сказал он тогда. — Смотришь, видишь что-то интересное и все, что тебе надо — это просто моргнуть и получить отличный снимок. Кстати, есть уйма опций для обработки изображения». Интересно, жив ли еще его старый друг, и захотел бы он сейчас сфотографировать это высокое холодное небо, усеянное незнакомыми землянам созвездиями. Вон там — длань Заступника, по ней узнают, где север. А там, над лесом, восходит Победитель Змеедушца — вон, изогнулся весь…

Почему он вообще думает об этом? Десять лет ведь старался не вспоминать, и это прекрасно удавалось, а теперь вот стоит в снегу и захлебывается в памяти. Или это появление земляка — молодого мужчины с насквозь промороженным циничным взглядом профессионального убийцы — настолько растревожило бывшего врача? Темные воды поднимаются все выше и выше, он вот-вот утонет: маленькая коричневая родинка у Инги под лопаткой, сыновья, озаренные вечерним солнцем, гоняют в футбол по двору, его сестра танцует вальс, статья доктора Кольцова в «Науке и жизни», умопомрачительный запах цветущей сакуры под окнами дома, счастливая монетка в кармане пальто…

Андрей не сразу понял, что плачет — настолько это было странным и для него, в общем-то, неестественным. Все это глупая сентиментальность, подумаешь, постаревший бывший интеллигент вспомнил молодость, — пытался сказать он себе, но тихие скупые слезы никак не желали останавливаться. Наконец, ему удалось взять себя в руки; Андрей провел рукавом куртки по лицу и вдруг понял, что стоит здесь не один.

Он обернулся к дому и увидел Нессу. Та стояла в дверях, совершенно позабыв о том, что с открытой дверью дом выстуживается, и смотрела на Андрея, приоткрыв от изумления рот.

— Ты что? — спросила она, когда Андрей обернулся. — Андрей, ты что, плачешь?

Сказано это было так, словно Несса была скорее готова поверить в явление всех сил Заступниковых в Кучки, чем в мужские слезы.

— Нет, — соврал Андрей, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Нет, с чего ты взяла…

Несса закрыла, наконец, дверь и подошла к Андрею. Глядя в ее встревоженное лицо, он вдруг понял, что она повзрослела за эти несколько месяцев, превратившись из ребенка в девушку…

— Ни с чего и не взяла, — сказала Несса. — Ты завтра в столицу поедешь?

— Поеду, — кивнул Андрей. — Там ведь люди умирают. А моего лекарства хватит на всех.

— Поняла, — Несса поежилась,

плотнее запахнула доху, подаренную сегодня днем кем-то из спасенных односельчан и голосом, не оставляющим места для возражений, заявила: — Я с вами.

— Не выдумывай, — нахмурился Андрей. — Ты останешься тут, и все. Потому что послезавтра к вечеру я вернусь и буду очень голодный. А ты приготовишь ужин.

Несса надулась.

— Кто б сомневался, что будешь голодный, — буркнула она. — А все ж я с тобой поеду. У меня порода такая, что не переупрямить.

Андрей вздохнул. Он уже успел убедиться в фамильном упрямстве Нессы. Пожалуй, Шани прав — надо в самом деле ее удочерить… Она даже чем-то на него похожа, вот и складка между бровей такая же.

— Кто б сомневался, что не переупрямить, — сказал он в лад. — Но дело в том, что мы едем на верную смерть. Наш с тобой гость — преступник и убийца, и я думаю, что охранцы с удовольствием вздернут его на первом же столбе. Ну и меня с ним рядышком подвесят за компанию. А я не хочу, чтобы с тобой случилось плохое.

Несса охнула и обвела себя кругом.

— А вид у него благородный, — заметила она. — Ясно, что знает вежество. Андрей, а ты когда был Боратой и в столице жил, то знал его?

— С чего ты взяла? — спросил Андрей.

— С того, — ответила Несса, — что говорите вы, будто знакомые. И не по-нашему.

Андрей усмехнулся и кивнул.

— Ничего от тебя не утаить. Да, знал. Но немного.

— Что ж, совсем дурной человек?

Андрей пожал плечами. Не всякий десятилетний мальчик схватит топор и зарубит мачеху, пусть она его и истязала. Далеко не всякий. И не каждый потом пойдет на службу в инквизицию — это работа только для определенного склада личности.

Я бы не поворачивался к нему спиной, подумал Андрей, но вслух сказал:

— Не то что бы дурной. Особенный.

— Я и вижу, — нахмурилась Дина. — Особенный. Как зыркнул на меня своими глазюками, я чуть душу Заступнику не отдала, — она помолчала, а потом промолвила: — И вот как тебя одного с ним отпускать? Зарежет, как того капитана, а лекарство отберет.

— Не зарежет, — тихо произнес Андрей. — Не волнуйся.

С этими словами он обнял Нессу за плечи и двинулся к дому. Холодало, а звезды становились все крупнее и ярче.

Если бы Андрей обернулся, то он увидел бы, как с ветки яблони срывается последний лист и, упав на снег, в общество своих собратьев, образует на белом поле подобие русской буквы «А», словно кто-то невидимый решил, что судьба ссыльного врача интересна и достойна романа.

Но Андрей не обернулся.

Глава 13. Отчаяние

Андрей, земное воплощение всемилостивого и всеблагого Заступника, избавитель Аальхарна, величайший исцелитель и спаситель, сидел за чтением старинного аальхарнского труда по философии — безымянный автор остроумно и элегантно доказывал множественность обитаемых миров — когда в дверь его роскошно обставленного кабинета в Зеленом дворце осторожно постучали, и на пороге появился смущенный и угрюмый Коваш, теребивший в руках теплую зимнюю шапку. Его мрачное лицо выражало крайнюю степень отчаяния.