Единственно верный
Шрифт:
— Господин, позвольте…
— Что случилось? — спросил Андрей. Коваш сокрушенно покачал головой.
— Пойдемте со мной, господин… Пожалуйста. Он совсем плох…
И Коваш едва не расплакался.
Таверна «Луна и Кастрюля», заведение средней руки, но с претензией на определенное изящество, была полна народу — люди отмечали вечер перед Рождением Заступника, пили традиционную горячую брагу с пряностями и зажигали свечки возле пушистого рождественского дерева. Вошедших Андрея и Коваша приветствовали радостными воплями, аплодисментами и стуком кружек по столам: после того, как Андрей два месяца назад появился в столице и быстро остановил самый жестокий мор
Бывший шеф-инквизитор Шани Торн сидел на лавке и, аккомпанируя себе на драбже — местной разновидности гитары, пел совершенно нетрезвым, но довольно приятным голосом романс на стихи Пушкина — «Что в имени тебе моем» — в собственном переводе на аальхарнский. На столе красовалась целая батарея опустошенных пивных кружек и блюдо с нетронутыми ломтями мяса; компанию Шани составляли несколько нетрезвых рыжеволосых красоток полусвета, расположившихся вокруг него в самых вольготных позах.
— Вот видите, господин мой… — вздохнул Коваш. — Совсем с ним беда.
После того, как эпидемия закончилась, Шани, как бывший под судом, был освобожден от должности шеф-инквизитора, хотя не утратил ни уважения, ни почета — это ведь именно он привел Заступника Андрея в столицу. Когда жизнь вошла в привычное русло, Шани, который до того помогал Андрею ухаживать за больными, вдруг сорвался и ушел в запой. Усталый, измученный, опустошенный, теперь он ничем не напоминал того шеф-инквизитора, которого знала вся столица: в нем будто совсем ничего не осталось от прежнего решительного и волевого человека. Пытки, эпидемия и смерть Дины подкосили его и сломали; Шани сейчас ничем не занимался и в основном проводил время за тем, что пропивал и прогуливал свое огромное состояние. Коваш теперь был при нем кем-то вроде добровольной няньки; увидев, что за праздничный вечер Шани перекрыл свою двухдневную норму по спиртному, заплечных дел мастер кинулся к Андрею, полагая, что только тот способен хоть как-то исправить ситуацию к лучшему.
Андрей дослушал романс и сел напротив Шани. Бывший шеф-инквизитор окинул его мутным сиреневым взглядом, ничего не сказал и основательно приложился к своей кружке. Его спутницы смотрели на него с искренним сочувствием: история инквизитора и колдуньи ни для кого в столице не была секретом, и уже успела войти в довольно дурно написанный куртуазный роман (что, впрочем, не мешало чувствительным аальхарнцам зачитывать его до дыр) — сам же Шани теперь пользовался всеобщей девичьей и дамской любовью: восторженные женщины видели в нем идеал страдающего рыцаря, хранящего верность своей возлюбленной. Впрочем, женского пола бывший шеф-инквизитор при этом отнюдь не чурался, отличаясь полной неразборчивостью в вопросе и не видя разницы между белошвейками с Птичьей улицы и благородными дамами. Яравна сбилась с ног, подбирая подходящие кандидатуры — рыжих или светловолосых девушек с бледной кожей, и потирала руки в предвкушении прибыли.
— Ваша бдительность… — произнес Коваш, едва не плача. — Пойдемте домой.
— Какая я тебе «ваша бдительность», — проворчал Шани, лениво перебирая струны драбжи и подкручивая колки. — Твоя бдительность теперь Крунч Вальчик. Маньяк. Извращенец. Люди! — внезапно воскликнул он на всю таверну. — Вы знаете, что
Народ в таверне сочувственно и понимающе покачал головами. Садистские наклонности нового шеф-инквизитора не составляли для столицы тайну, и из каналов пару раз вылавливали изуродованных жертв его развлечений — это были совсем молодые девушки, даже не вошедшие в брачный возраст. Спьяну Шани уже не раз и не два на людях громогласно выдавал подробности личной жизни и приватных пристрастий нового шеф-инквизитора, за что однажды был крепко побит неизвестными — как раз после этого случая, обнаружив бывшего патрона лежащим в кровавой луже, Коваш и стал его добровольным телохранителем и чуть ли не нянькой.
— Ваша бдительность! — взмолился Коваш. — Ну не надо! Пойдемте домой, пожалуйста…
— Саш, может быть, хватит? — по-русски сказал Андрей. Шани хрипло рассмеялся и, обхватив голову руками, опустился на залитый брагой стол — Андрей понял, что он плачет.
— Me odio a m'i mismo, — услышал Андрей. Коваш в жесте отчаяния прижал ладони к щекам и качал головой: Андрею мельком подумалось, что наверно никто в Аальхарне еще не видел заплечных дел мастера, страх и ужас ведьм и еретиков, в таком сокрушенном состоянии.
— Саш, — позвал Андрей. — Ну будет, будет… Успокойся. Хватит, это чересчур уже.
Шани всхлипнул, провел по щеке, стирая слезу, и щелкнул пальцами. Пышногрудая разнаряженная по поводу праздника служанка тотчас же поднесла ему очередную кружку, к которой Шани немедленно шумно присосался.
— Гремучая Бездна вас побери! — рявкнул на него Коваш. — Что творите-то!
Шани осторожно поставил кружку на стол и жестом велел Ковашу садиться. Тот подчинился, послушно опустившись на лавку рядом с Андреем; Шани посмотрел сперва на одного, потом на другого и совершенно трезвым голосом произнес:
— Господа, я ненавижу себя и хочу умереть. Самоубийство — грех, на суде Заступник не простит мне этого, поэтому я избираю самоубийство в рассрочку. Прошу вас не беспокоиться и не принимать более участия в моей судьбе. По законам Аальхарна я являюсь дееспособным гражданином, осознаю все, что делаю и не собираюсь останавливаться.
Произнеся эту торжественно-напыщенную речь, Шани уронил голову на стол и захрапел. Коваш смотрел на него с тоской и жалостью.
— Загубили человека, мой господин, — сказал он Андрею. — Не был он таким. Никогда. Чтоб его бдительность, как пьянь какая-нибудь подзаборная, в святой праздник упивался… Загубили. Кончился он.
Коваш утер кулаком нос и продолжал:
— Знаете, господин мой, его бдительность хотел в монастырь уйти. В Шаавхази, где воспитывался. Это на северах, глушь глухая.
Андрей вынул из кармана пистолет для инъекций и зарядил в него одну из предусмотрительно захваченных с собой капсул. Вывести алкоголь из организма, потом на всякий случай прокапать одним из неплохих местных медикаментов, и через неделю все будет в порядке.
— Наверно, так было бы лучше, — сказал он. — В монастыре жизнь другая, успокоился бы…
— В том и дело, — вздохнул Коваш. — Запретили ему в монастырь. Ибо состоял под судом инквизиции как еретик и пособник ведьмы, и спасибо еще, что не сожгли. Только то его от костра и спасло, что вас привел… И беглец он, и колдун, и все, что ни пожелаете… А в монастырь ведь всем можно. Разбойникам можно, бандитам можно, извергам навроде нового моего начальника можно. А ему нельзя. Потому и пьет.
Андрей сокрушенно покачал головой и нажал на кнопку шприца. Раздалось тихое жужжание; Шани встряхнулся и посмотрел по сторонам уже осмысленным взглядом.