Единственные
Шрифт:
Илона молчала.
Она знала одно – если молчать, то все отстанут и с расспросами, и с сочувствием. Было что-то вроде угрызений совести, но она им не дала воли: не встала, потому что просто не могла встать!
Потом пришла Галочка.
– Илонка, ее увезли. Ты, это… ты у нас ночуй, хорошо?
– Или я тут ночевать останусь, – подал голос отец.
– Дядь-Валер, она там спать вообще не сможет, вы на нее посмотрите! Пусть лучше у нас. Честное слово, так лучше! Илонка, вот, выпей таблетку, это успокоительное.
Илона хотела сказать, что и так спокойна, как слон, но что-то сделалось со способностью говорить – она не могла
В сердце же к обычному стуку прибавился еще один, по-своему даже музыкальный, как будто полированные камушки друг о дружку стукались. Илона вспомнила сон – там их было два, но, кажется, прибавился и третий. Слушать этот стук было лучше, чем участвовать в разговорах.
А потом приехал Рома.
Он переговорил с отцом, вручил ему конверт – журналисты скинулись по пятерке, потому что – пока еще местком выпишет Илоне пособие. Понимая, что Илона вряд ли хочет его сейчас видеть, он даже не подошел к ней, кивнул издали. Она видела этот кивок, но не ответила. Он еще попросил отца держать его в курсе дел и написал на бумажке редакционные телефоны.
Выйдя на лестницу, Рома спустился на один пролет и присел на подоконнике. Ему сильно не понравилось молчание Илоны, не понравилось ее лицо. Тетя Таня при нем говорила, что оставит Илону ночевать у себя. Рома знал, что это правильно. Вот только сомневался в том, что Илона сейчас способна на правильные поступки. У нее было лицо человека, который молчит-молчит, а в нем зреет что-то странное.
Варвара Павловна потребовала от него полного доклада.
– Знаешь, Ромка, о чем я подумала? – спросила она. – Ведь Илонка никогда не рассказывала о своей матери. Вон Лида – говорила, Тамарка все вываливала, как ссорились и как мирились. Регинка – и та… А тут – и вспомнить не могу, чтобы она хоть раз сказала «мама».
– Я тоже, – согласился Рома.
– Ты это имей в виду.
– Варвара Павловна, вы тоже считаете, что она мне не пара?
– Прямо вопрос ставишь, прямо… – Варвара Павловна задумалась. – Вот раньше был – пара. Она ведь девка с характером, она бы тебя скрутила в бараний рог, а ты бы на радостях не заметил, и жили бы вы счастливо. А теперь – ей-богу, не знаю. Может, лет через десять, когда ее жизнь покрутит-повертит, пожует и выплюнет… Да только твоя Илонка не окажется там, где крутит-вертит, она ведь плывет по течению, вот к нашей конторе прибилась – и ладно. А ты, гляжу, все норовишь против течения.
– Да, я такой.
– Ты сильно изменился, Ромка.
– Я всегда такой был, Варвара Павловна.
– Нет, миленький, нет… Я такое видела. Присылают в батальон новеньких, обязательно парочка – совсем лопухи пушистые. И вот, если сразу пуля дырочку не найдет, они – каменеют, что ли… Глаза становятся каменные… Бойцами становятся, такими, что цены им нет. А глаза… Лучше не связываться с человеком, у которого одна мысль в голове и одна цель – ты меня понял? Ладно, это я так…
– Вы еще скажите, что меня заколодило.
– И скажу.
Роме было неприятно, что его раньше считали лопухом. Сперва он жил в редакции – словно на правах веселого щенка, общего любимца, который, вот чудо дрессуры, умеет и гранки из типографии приносить, и даже полосу макетировать. За Илоной он ухаживал тоже по-щенячьи, и теперь очень этого стыдился. Видимо, наконец
Конечно, Варвара Павловна лучше знала Илону – через корректуру за время ее владычества прошло не меньше двух десятков молодых женщин, и она на всякие характеры насмотрелась. Но что она знала о любви? Спрашивать Рома, естественно, не стал. Если и знала тридцать лет назад – то наверняка забыла, и время было другое, и люди были другие.
В корректуру заглянул новый выпускающий, Владик:
– Ром, у Любки линотип сломался!
Нужно было бежать, договариваться с линотипистами из соседних изданий, и началась обычная суета с обычными сюрпризами: на сей раз текстовки под снимками перепутали, и выяснилось это лишь в половине десятого, в подписной полосе. А полоса, между прочим, первая, а на снимках – дорогой Леонид Ильич, польский первый секретарь Эдвард Герек, несколько практически одинаковых товарищей из Политбюро.
Во всей этой беготне с мелкими конфликтами следовало еще и думать – как же теперь быть с Илоной. Она практически осталась одна – отец жил у какой-то женщины. А справится ли она одна? Догадывается ли она, как нужно платить за квартиру и за электричество?
Возможно, Варвара Павловна была права – еще не настало ей время прилепиться к твердому мужскому плечу, еще слишком много глупостей в голове. Не созрела, а сколько же можно зреть? И любит другого, а сколько же можно так бестолково любить? Судя по результату, другому она совершенно не нужна. И дурак же он – тот, другой…
Вот она осталась одна. Что подсказывает логика? Она нуждается в опоре и защите. Как глупо было предлагать свою любовь женщине, которая в этой любви совершенно не нуждается! Но теперь появился шанс.
– Ром, Ром!
По проходу между линотипами бежала Людка – в этот вечер она дежурила «свежей головой», читала уже подписанные корректурой полосы в поисках оставленных ошибок.
– Что, Люд?
– Перескок!
– Где?
– На первой!
Верстальщицы переставляли текстовки под снимками, повытаскивали разбивочный материал – тонкие железные полоски, «шпонки», вынули по кусочку набора из двух колонок, потом собрали этот кусок полосы заново. Две строчки поменялись местами. Ну, бывает. Вечером надышавшаяся типографской химией бригада иногда теряет бдительность. Рома склонился над талером, сам проследил, как переставляли строчки, взял оттиск, внимательно изучил – вроде все в порядке. Ну что, обычный номер, обычное дежурство, полосы подписаны в печать, можно уходить. Владик дождется торжественного «Тираж пошел!», возьмет экземпляры для редакции, положит их в приемной – сколько раз сам Рома приносил из цеха свеженькие экземпляры? А теперь он может, попрощавшись за руку с дежурным редактором, спокойно ехать домой.
Домой?
Рома-прежний забормотал, запричитал: какое там домой, если ей сейчас плохо, нужно оказаться рядом с ней, и пусть думает, что хочет! Его перебил Рома-нынешний: все так, но не это главное, главное – что она сейчас ощутила одиночество и по такому случаю может наконец понять, что в ее жизни должен быть реальный мужчина. Так что правильно будет поехать сейчас к ней.
Но Варвара Павловна преувеличивала, говоря о закаменевших лопухах. Или же на войне все это было быстрее и жестче. Рома подошел к Илониному дому, подумал – и пошел вокруг квартала. Он должен был подготовиться к встрече, а как – не понимал. Говорить о любви он больше не желал – она и так знает.