Эдипов Комплекс
Шрифт:
Глава 23.
Так незаметно прошла весна, врываясь в затененную бархатными темно-зелеными портьерами комнату, в которой лучи солнца блестели на вымытых до блеска стеклах.
То что за порядком следила Олимпиада Ивановна Лилечку немного обижало. Она не знала, что его представление о его женщине не было связано с кухней, с бытом. Женщина-муза, духовная спутница – вот был настоящий идеал Андрея Степановича, и Лилечку он в своей душе пытался приблизить к нему. Лилечка это чувствовала, но ей хотелось быть просто хозяйкой.
Конечно, Андрей Степанович это понимал,
Во избежание неудобных для себя ситуаций, Лиля Яковлевна при гостях больше молчала, старалась запоминать. Она не была светской львицей, она была для этого слишком естественной, но постепенно, раз или два она скопировала одну знакомую, и, наконец, вполне овладела искусством изображать из себя кого-то, а потом ей это даже понравилось. То, что это у нее хорошо получалось, она замечала по Андрею Степановичу, который не раз ее хвалил за вовремя сказанное слово или реплику. Это окрыляло Лилечку и она теперь не боялась гостей, как раньше, когда вся напряженная сидела за столом, вспоминая что она слышала где-то и никак не могла вовремя вставить то, что вспоминала, потому что, пока она собиралась это сделать, разговор уходил в сторону, и случалось, что она попадала в неудобную ситуацию, теряя нить разговора.
«Светский разговор – это искусство не хитрое, но ему можно научиться, если с детства не слышал вокруг себя этот полусмех, полушепот, намеки и недомолвки, каламбуры и шутки. Чем раньше начнешь обучаться – тем успешнее будет твоя роль в обществе, и тем быстрее будешь получать удовольствие от беседы. Хохот при светской беседе – это искусство. Лучше всего для начала научиться хохотать просто так, и тогда есть шанс, что со временем научишься хохотать естественно. При светской беседе допускается хохот по любому поводу, а лучше всего настроиться на хохот с самого начала, и тогда уж точно сойдешь за светского».
Такие нехитрые правила Лилечка для себя формулировала и даже завела тетрадку, куда записывала свои наблюдения. Эта тетрадка была у нее всегда под рукой. Так образовался дневник, не дневник, а что-то вроде. Иногда после очередного вечера Лилечка сразу записывала то, что ей запоминалось. Получалось следующее:
«Вчера к нам приходили Никитины – отец и сын. Говорили о театре. Интересная мысль: в театр ходят, чтобы обучаться жизни, и другая – в театр ходят от недостатка впечатлений в жизни, для заполнения жизни, как книгой».
Потом Лилечка перечитывала записи и научилась вставлять фразы ссылаясь на кого-то. «Главное качество светского человека, – так решила Лилечка, – уверенность. Можно говорить глупости, но надо быть уверенным, в том что это не глупость. В первый момент не смогут оценить твою речь, так что надо говорить, что приходит на ум, но уверенно».
Через некоторое время Лилечку вполне можно было назвать светской львицей, и эта роль подходила ей. Оказалось, что это ей очень нравилось, и именно Андрей Степанович открыл в ней этот талант. Теперь он гордился своей Лилечкой и даже ею любовался со стороны – спрятанное тщеславие в нем пробудилось, подняло высоко голову, и Лилечка помогала ему в этом. Так постепенно из скромного интеллигента Андрей Степанович превращался в любителя застольных
Конечно, наука была его основным занятием, но теперь он любил в кругу друзей поболтать, поспорить, и так он поменял костюм «научного схимника» на костюм «светского человека и приятного собеседника». Он теперь не закрывался в кабинете, а с удовольствием в этом самом кабинете беседовал, приглашал учеников, и у него образовался постепенно свой кружок единомышленников. Так складывалась его школа. Светская жизнь никак этому не мешали, а наоборот, как бы расслабляли людей и делали дом Андрея Степановича открытым для разных людей, куда им было приятно прийти. Лиля Яковлевна была хозяйкой этого полусветского, полунаучного салона.
Так получилось, что когда Андрей Степанович предложил уехать куда-нибудь, они никуда не уехали, а просто изменили свою жизнь, и вследствие этого почувствовали себя по-другому.
Глава 24.
Сергея осудили, и он оказался второй раз за решеткой, что очень облегчило жизнь Гали, которая, оставшись одна, без сына, с некоторым смущением обнаружила, что ей стало легче жить. Она почувствовала себя свободной. Оказалось, что возвращение сына из первого заключения было самым тяжелым и беспросветным временем ее жизни. И теперь часто, возвращаясь в свою пустую квартиру, она обнаруживала, что рада тому что никого нет, что Сергей не позвонит и не придет выпрашивать деньги.
Первое время она была счастлива, как человек после длительного и изнурительного путешествия в суровых условиях вдруг обнаруживший, что есть постель, чистое белье и можно выспаться. Это настроение длилось до тех пор, пока она не получила письмо от сына, где он просил ее в очередной раз привезти ему денег, сигарет и белье, и тут Галя поняла, что она не хочет вообще его навещать, и ей не было стыдно этого своего чувства, своей черствости. Она просто устала за последнее время от постоянно висящей над ней угрозой, что вот опять Сергей появится… Так нет. Он появился опять.
Она отложила письмо и не знала, что ей делать. Глубоко, на самом дне ее уставшей души шевельнулось что-то, и угрызения совести набросились на нее и стали терзать. Галя, не зная что ей делать, пошла на кухню и налила себе рюмку. Выпила. Стало легче. Она села на диван, и вдруг как облако на небе перед ее глазами появилось лицо Андрея, молодого, красивого, прежнего. Она протянула руку и набрала номер его телефона. Трубку взяли после третьего звонка, и она услышала не изменившийся голос Андрея, тот прежний, и с откуда-то появившейся смелостью сказала:
– Андрей. Это я. – Сердце ее забилось быстрее – она задышала глубже, чтобы скрыть волнение.
– Это кто? – ответил Андрей, который вдруг почувствовал такую неловкость, но не знал что сказать, и вдруг как будто не он произнес:
– Вы ошиблись номером, – и повесил трубку. Лилечки не было дома.
«Что я сделал» – сказал он себе. И тогда он приподнял подсвечник и вытащил из под него записку, где был записан телефон Гали. Он долго всматривался в цифры. Они расплывались у него перед глазами. Он не хотел и всматривался в этот отблеск прошлого. Он ничего не видел за этими линиями, как будто память его пропала. Он пытался вспомнить что-то, и не мог. Он подошел к дивану и лег. В ушах у него звенело. Уму стало плохо. Он взял таблетку, положил под язык и лежа смотрел на потолок, не думая ни о чем.