Эдуард Лимонов
Шрифт:
В сущности, эта розановская многосторонность уже предвещала последующий разброс литературных и социальных амплуа: андеграундного поэта и подпольного портного, Париса – соблазнителя «прекрасной Елены»; самозваного «Мы – национального героя» (кажется, это было первое явление морфемы «наци-» в его репертуаре); эмигранта (очередной раз позвонив ему, я услышал от мрачной квартирохозяйки: «Ваш Эдик – в среду – уехал в Лондон – навсегда!»); нью-йоркского вэлферовца, прислуги за все и диссидирующего сотрудника «Нового русского слова»; автора классического ныне «Эдички» (которого я прочел еще до отъезда в контрабандном ксероксе); Кавалерова-дворецкого при меценате с элитарного Саттон-Плейс (см. «Историю его слуги»)… скандального нью-йоркского, а затем парижского литератора, забросившего (к счастью, не совсем) стихи как занятие убыточное и пишущего под запроданный перевод; всеевропейского
Одно из любимых Жолковским стихотворений:
В совершенно пустом садусобирается кто-то естьсобирается кушать старикиз бумажки какое-то кушанье…«Эти стихи написал 24-летний провинциал почти 40 лет назад, – говорит Жолковский. – Я знаю их уже три десятка лет… не перестаю дивиться их отстраненной экзистенциальной прямоте и дерзкой изобразительной и словесной хватке».
Далее Жолковский указывает на шедевр на гоббсовскую тему, с характерным лимоновским вниманием к взаимоотношениям между «я» и «ты» и мастерски выдержанной гаерской интонацией:
И этот мне противенИ мне противен тотИ я противен многимОднако всяк живет…Еще одно стихотворение запало в душу Жолковского: «Я знаю его по одной («Стихотворения. 4-й сборник») из четырех машинописных, собственноручно сшитых автором тетрадей, которые купил году в 1972-м у торговавшего ими Лимонова по 5 р. за штуку (дарственные надписи на них он сделал по моей просьбе уже в Штатах)».
Мои друзья с обидою и жаромРугают несвятую эту властьА я с индийским некоим оттенкомВсе думаю: А мне она него?..«Это стихи конца 60-х – начала 70-х годов, и ничто вроде бы не позволяет догадываться о грядущем нацбольшевизме, но они уже звучат вызовом тогдашнему интеллигентскому диссидентству (на всякий случай: и я там был, мед-пиво пил, так что все в порядке, все, как говорится у Зощенко, соблюдено и все не нарушено).
Нарциссизм, автоэротизм, метапоэтичность – букет, представленный во многих стихах (ср. еще «Мелькают там волосы густо……. и «Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты……. с поразительной строчкой: Это я или не я? Жизнь идет моя?)…
Жолковский рад, что шок эмиграции и финансовый стресс не задушили лирического темперамента поэта.
Вы будете меня любитьИ целовать мои портретыИ в библиотеку ходитьГде все служители – валетыСтарушкой тонкой и сухойОдна в бессилии идетеИз библиотеки домойБоясь на каждом поворотеЕго восхищает «Жена бандита»:Роза стоит в бутылиБольшая роза прекраснаОна как большая брюнеткаКак выросшая Брук Шилдс до отказуАСчитает вызывающими некоторые стихотворения периода 2000–2003 годов:
– Например, начинающееся:
Принцем Тамино, с винтовкой и ранцемНемец австрийский Гитлер с румянцемПо полю французскому славно шагалНо под атаку газов попали кончающееся с неуловимо мандельштамовской интонацией:
Как я люблю тебя Моцарт-товарищГитлер-товарищ – не переваришь,Гитлер амиго принцем ТаминоНежно рисует домы вруино…Те же провокационные мотивы – в центре стихотворения «Старый фашист (Пьер Грипари)»… и более раннего, парижского, «Геринг дает пресс-конференцию в душном мае»… Истоки лимоновского «нацизма» (он же – большевизм и че-геваризм), вполне у него органичного, – особая тема, за которую здесь не примусь; отмечу только причастность к этому синдрому широких слоев советского истеблишмента 70–80-х годов, упивавшихся, с иронией и без, Штирлицем, эсэсовцем по форме и коммунистом по содержанию».
«К юноше», стихотворение о юноше, обдумывающему переезд из Краснодара в Москву, Жолковский считает отражением близкой автору темы романтического вызова. Кончается оно так:
Одумайся о юноша! Смирись!В столице трудная немолодая жизньТут надо быть певцом купцом громилойКуда тебе с мечтательною силойСломают здесь твой маленький талантОткрой открой назад свой чемодант!Поэт отвечает на судьбоносный вопрос в честолюбиво-пророческом ключе:
В России конечно замучатНу как же! Они ль не сотрутДругому – противному учати все миллионы идутно я-то не для миллионовА кто из мильонов бежалтот способ найдет для поклоновна мой приходить пьедесталЖолковский лаконичен:
«– Дело в том, что стихи настоящие. Их грамматические сдвиги изумительно пучатся, и виноградное мясо (да, да, опять Мандельштам!) выглядит замечательно. Не подкачал и автор – создал себе и им биографию, объездил мир, завоевал Париж, в России, как водится, посидел, но не сломался. Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание – проверка на хрестоматийность».
Позволю себе не разделить точку Жолковского на «лимоновский нацизм». О том, с каким режимом борется вождь и возглавляемое им движение, какой строй существует после 1991 года и каким образом его оберегают, ясно видно из тех же книг писателя об «исправлении зэка». Достаточно перечитать «По тюрьмам» или «Торжество метафизики». Поэтому протест, противостояние таким порядкам должны быть радикальны. Нацизма тут нет и быть не должно. Я скорее солидарен с Сергеем Доренко, который увидел вождя на посту Председателя Реввоенсовета.