Эдуард Стрельцов

Автор

Надежде Михайловне Фатеевой

и Виталию Евгеньевичу Акимову

за помощь в работе над книгой.

Эдуард Анатольевич Стрельцов родился в Перове Московской области 21 июля 1937 года. С 1925 по 1960 год Перово называлось городом, хотя, допустим, письмо из дружественной Болгарии образца 1959-го успешно добиралось до адресата с пометой: «Москва, Перово» и дальнейшим указанием вроде бы сугубо перовской улицы и дома. То есть область, однако как-то и не совсем.

На фотографиях даже 50-х годов собственно городского там ничего нет: дома одноэтажные, деревянные, дороги земляные, а ещё видны сады и огороды. Впрочем, правду сказать, Москва-то от своей области в те времена недалеко ушла. Это как раз с 60-х, с исчезновением перовской (и не только) «независимости», и начинается история нынешнего мегаполиса.

Так что говорить о какой-то особой ауре Перова, которая повлияла на формирование будущего замечательного футболиста, вряд ли возможно. Да, в какой-то момент, уже в бытность Эдуарда игроком «Торпедо», зиловские начальники дадут Стрельцову квартиру на Автозаводской улице, желая отвадить парня от тех, с кем он рос, а не только из-за того, чтобы всегда под рукой был. Но считать, что подмосковные компании в чём-то были опаснее тогдашних столичных, было бы слишком комплиментарно для Москвы.

Интересно другое. А. В. Сухомлинов в книге «Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста» утверждает, что «участок ближнего Подмосковья», где «на улице 1-го Мая в большой комнате дома № 2» жил с мамой Софьей Фроловной белокурый мальчик Эдик, стал называться Перовом позже. Изначально существовало другое именование — Фрезер.

Завод «Фрезер», к сожалению, закрыт в 2004 году, посёлок с тем же названием давно стал чуть ли не центром столицы. А железнодорожная станция осталась. «Фрезер», следующая — «Перово». Или наоборот.

И подчёркивая «фрезерское» начало биографии Стрельцова, заслуженный юрист России Андрей Викторович Сухомлинов, думается, полностью прав. Потому что, не исключено, не так уж важно, как обозначить место рождения Стрельцова, однако заводское начало повлияло на юного Эдуарда сверхсерьёзно. Достаточно сказать, что на «Фрезере» до войны трудился столяром его отец, затем, уже после Великой Отечественной, — мама. Да и сам будущий блистательный нападающий успел освоить специальность слесаря-лекальщика.

На предприятии в лучшие годы работало семь тысяч человек, выпускавших три тысячи наименований режущих инструментов. Прибавим к ним тех, кто уже на пенсии, а также «молодняк», который в скором времени окажется за станком. Плюс женщины. Даже если они не заняты непосредственно на производстве, — всё равно это матери, жёны, сёстры, дочери работяг. То бишь те семь тысяч справедливо умножить хотя бы на четыре. И получится население небольшого города!

Перово-то названо по проживавшим там в XVII веке великокняжеским тетеревятникам, о коих давно и думать забыли. Между тем «Фрезер» в 30—50-е и несколько далее — живая и ясная идеология. Помните песню про «заводскую проходную», что выводит

Так что, видится, судьба очень символично отправит Эдуарда Анатольевича на другой гигант — ЗИЛ. Ведь команду мастеров «Торпедо» не зря называли ещё одним цехом флагмана отечественного автопрома.

Поэтому, начиная говорить о формировании характера звезды советского футбола, нельзя ни в коем случае сбрасывать со счетов чистоту и порядочность, которые шли от рабочего происхождения. Но то есть явление общее, характерное для большинства заводчан. Что же особенного было в детстве Эдика?

Замечу сразу: трогательный удар по мячу в полуторагодовалом возрасте ничего в себе исключительного и символического не несёт. Мало ли кому покупают мячик, мало ли кто, когда и в каком возрасте попадал по нему ножонкой. Вовсе не обязательно при этом, что ребятёнок прославится на футбольном поприще.

А вот отношения в семье конкретно Стрельцовых заслуживают пристального (пусть и вынужденного) внимания. А. В. Сухомлинов в указанной книге (к ней, как и к трудам А. П. Нилина, я буду часто обращаться) сообщает, что отца своего Эдуард не помнил. Но записано-то это со слов мамы, Софьи Фроловны.

Случай, к несчастью, достаточно распространённый. Женщина, расставшись с мужем, желает стереть всякую память о нём. А значит, и ребёнок обязан напрочь забыть об отце.

Никакого права на суд у нас, конечно, нет. Лишь справедливости ради, отмечу: один эпизод Стрельцов помнил всю жизнь.

Ещё до войны во время какой-то ссоры (отношения, видно, и тогда не очень складывались) мать метнула в отца кофейник. Но тяжёлый предмет встретился с могучей мужской ладонью и отлетел в стену. После чего Анатолий Стрельцов осведомился у супруги: «Успокоилась?» И закурил.

Всё. Больше Эдуард действительно ничего не запомнил. А с отцом виделся ещё только один (!) раз — на похоронах деда, служившего фрезеровщиком на всё том же «Фрезере». Воспитание вышло исключительно материнским.

При этом я не могу согласиться с суждением о некой избалованности Стрельцова. Избалованный юноша не станет олимпийским чемпионом, заслуженным мастером спорта (можно сказать, даже дважды заслуженным — ещё доберёмся до этого), лучшим футболистом СССР (также дважды) и вообще форвардом мирового уровня.

Однако семейная драма, безусловно, очень серьёзно повлияла на него. Ведь человек потому и человек, что определённая жизненная ситуация, связанная или с не поддающимся описанию счастьем, или с такого же размера горем, — никуда не исчезает из многоуровневых глубин памяти. Особенно если речь идёт о детских впечатлениях. Не собираясь помнить, даже иногда желая забыть, — мы тем не менее очень часто ощущаем остроту исчезнувших, казалось бы, чувств и через десятилетия.

Именно этой особенностью можно отчасти попытаться объяснить неожиданную реплику Стрельцова, брошенную А. П. Нилину: «Между нами, мать свою я не уважаю».

Возможно, те слова банально сорвались с языка, но сказаны они были, а биограф их деловито записал и даже опубликовал. Так что имеется данность, от которой, сколько бы ни хотелось, — не уйти.

Здесь и не стоит особенно задумываться: звучание получается вполне диковатое.

Как, прежде всего, не уважать мать? К тому же такую мать? Софья Фроловна как раз заслуживает безусловного, безоговорочного уважения. Женщина, оставшись одна, перенесла инфаркт, болела астмой, работала на обязательном «Фрезере» — и вырастила спортсмена планетарного масштаба. А затем билась за него в судах и около, отдавала последнее, чтобы Эдик хоть как-то приблизился к человеческому существованию в колонии, пережила, наконец, фактическое лишение отдельной квартиры, когда её одну, с сыном в заключении, «уплотнили», оставив комнату в 15 метров... Да о каком «неуважении» вообще можно говорить?!