Ее чудовище
Шрифт:
Мор, прошедший по нашей деревне больше трех лет назад и забравший у меня маму, открыл мне эту тайну.
— Радость моя, почему я должен тебя ждать? — недовольный голос Барона, раздавшийся в оглушающей тишине магазина, показался мне совершенно неуместным. Послышались шаги, и в поле моего зрения появились черные брюки, сегодня заправленные в высокие сапоги. — Час, моя дорогая, я жду тебя уже час. И не смей от меня прятаться.
Он присел на корточки, встретился со мной взглядом и замолчал, пораженный моим подавленным видом. Растеряв все свое возмущение,
— Что случилось?
— Прибыльный день, — ответила коротко и неохотно, только потому, что совсем уж внаглую игнорировать Высшего было немного самоубийственно.
— Поэтому ты, непозволительно обессиленная, прячешься под столом?
Неопределенно пожав плечами, я тяжело вздохнула.
— Дорогая, я уверен, что у людей после удачного дня принято вести себя совершенно иначе.
— А кто сказал, что он был удачным? — непритворно удивилась я.
Барон опешил, сраженный моей искренностью. Помолчал немного, обдумывая вопрос, чтобы уверенно заявить:
— Вы любите деньги.
Убойный аргумент, ничего не скажешь. Но сил спорить с ним не было… смелости тоже. Да и с дуростью были серьезные проблемы, потому говорить Высшему, что он не прав, я не стала. Просто сидела, уставившись пустым взглядом в пуговицу на его рубашке, едва заметно поблескивающую и почти неразличимую на черной ткани. Черное на черном.
— Я недоволен, — счел своим долгом оповестить меня он.
Ну я и не смолчала:
— Прискорбно слышать.
Не тратя больше времени на разговоры, Барон вытащил меня из-под прилавка, небрежно закинул на плечо, проигнорировав мое сдавленное кудахтанье, и потащил на второй этаж.
Если бы это была единственная неприятная неожиданность, я бы, наверное, смирилась. Но на этом проблемы не закончились!
Мы ворвались на кухню. Именно ворвались — с грохотом распахнув дверь, Барон порывисто шагнул к столу, уронил меня на стул и резко крутанулся на каблуках, встав лицом к старенькому, но все еще крепкому кухонному гарнитуру.
— А что вы задумали? — всполошилась я, когда Высший с непередаваемым выражением лица навис над мирно стоявшим на своей плитке чайником.
— Глупость, — честно признался он. — Как это включается?
— Послушайте, давайте вы просто скажете, что надо, и я все сделаю, — я даже со стула привстала, готовая спасать свое добро. И тут же свалилась обратно, сраженная невероятным:
— Собираюсь делать чай. Вы же, женщины, любите поговорить за чашечкой чая, — не отвлекаясь от созерцания чайника, отозвался он. — Сейчас я разберусь, как устроена эта проклятая вещь, заварю чай, и ты расскажешь, почему выглядишь такой подавленной.
— Но я не хочу с вами откровенничать.
— А придётся, — он недобро сверкнул на меня глазами. — Моя пища всегда должна быть довольна жизнью. От этого зависит твой вкус!
— Ну знаете ли…
— Молчи, женщина, — раздраженно дернул плечом он. Потом потянулся к чайнику, и я не выдержала:
— Поветрие на город легло, ко мне сегодня все с простудой шли, никогда такого не было, — выпалила я и жалобно попросила: —
— И тебя это расстроило? — удивился Барон, потеряв к чайнику всякий интерес.
— Это ведь только начало.
Я прекрасно помнила, как все у нас в деревне случилось. Сначала заболел кожевник — на первый взгляд, просто воспаление легких, с таким у нас бороться умели: настоев попить, парами подышать, порошочек специальный в питье не забывать добавлять, оно и само пройдет, без осложнений.
Вот только у кожевника, здорового в общем-то мужика, все по необычному какому-то сценарию пошло.
Травы ему не помогали, порошки тоже, и становилось только хуже. А через пару дней еще несколько заболевших появилось.
К концу месяца больными лежала половина деревни, к середине следующего — треть из всех заболевших лежала уже в земле.
Разглядев что-то в моем лице, Барон нахмурился:
— Ясно, разговор не для чая.
Щелчок пальцев (без которого, я уверена, можно было бы обойтись), и на столе передо мной встала пузатая бутыль темного стекла и два толстостенных стакана.
— Я не буду пить, — на всякий случай предупредила его.
Барон только улыбнулся, не впечатленный моими словами.
И правильно, к слову, не впечатлился, потому что горячий шепот на ухо: «Пей, или поцелую» — очень хорошо мотивирует.
Как ни странно, мое горячее нежелание с ним целоваться чудище ни капли не обидело. Он был доволен и все подливал мне обжигающей дряни с приятным медовым запахом и отвратным рассредоточивающим действием.
В итоге, спустя четыре на четверть наполненных стакана и с десяток самодовольных улыбок этого, я сидела почему-то под столом, почему-то не одна и почему-то заплетающимся языком рассказывала обнимающему меня Барону про эпидемию, накрывшую нашу деревню, про смерть мамы и могилу, которую ей рыли очень долго из-за промерзшей за зиму земли…
Он не перебивал и больше не улыбался.
Я плакала.
К тому времени, как я успокоилась и, совершенно обессиленная, затихла, готовая уплыть в горячечный сон пьяного человека, почувствовала, как меня снова подняли на руки — на этот раз через плечо не перекидывали, за что большое спасибо, — дотащили до кровати, да на нее и сгрузили, не забыв снять с меня туфли и укрыть покрывалом.
Потом было несколько мгновений задумчивой тишины и усталое:
— Зачем я с тобой связался?
Ушел от меня Барон голодным.
Глава четвертая.
О болезнях, лекарствах и неоправданном недовольстве
— Шелла, спасай! — Ассайя ворвалась в мой магазинчик ураганом, спугнув кошку, дремавшую у порога над тарелочкой с молоком.
Кошка эта считалась чем-то вроде талисмана нашей улицы и каждый день столовалась в одной из лавок.
Сегодня этой чести удостоилась я, но, подозреваю, после того, что устроила моя несдержанная подруга, благосклонность великолепной Бози я потеряю надолго.