Её (мой) ребенок
Шрифт:
Дверь на лестницу закрыта. И обычный лифт уже отключили на ночь. Но мы вызываем большой, грузовой для каталок. Мы здесь не первый раз ночью. Такая работа…
туплю, глядя на круглые и потёртые кнопки лифта.
— Четвёртый этаж… — подсказывает мне Медведь.
Нажимаю.
— Ты к дочке ездил?
— Ездил…
— Лена фотки мне скинула. Похожа…
— Да нет, не очень. Разве что глаза и цвет волос…
— Хм… Да ты что, Лёва, одно же лицо.
— А ты что
— В смысле — Кошкиной?
Двери лифта открываются. У ресепшена пусто, в длинном коридоре потрескивают лампы дневного света.
— Есть кто-нибудь? — повышает голос Медведев.
Открываю дверь в ординаторскую, нос к носу встречаясь с медсестрой. Раскрываю корочки.
— Капитан Айдаров. Вчера после аварии к Вам доставили молодую женщину. Где она?
— А… туда пока нельзя. Подождите, я дежурного врача позову.
Сворачивая в коридор быстро идет вперед.
Не собираюсь я ждать!
Иду следом, слыша за спиной шаги Медведя.
— Мих… — сглатываю ком в горле. — А если ее покалечило? Мне как в глаза ей смотреть?
Медведь поддерживающе сжимает моё плечо. Медсестра заходит в палату, закрывая за собой дверь. Я слышу оттуда голоса. Миха тормозит меня, не позволяя ворваться.
— Стой. Жди врача.
Слепо смотрю в стену. Сердце колотится, живот до боли сводит, в груди горячий распирающий ком, мешающий ровно дышать. Прислушиваюсь к голосам.
— Здравствуйте, — выходит врач. — Вы кто?
Встряхиваюсь, пытаясь прийти в себя.
— Полиция. Нам нужно с Марьяной Кошкиной поговорить.
— Пока что вы с ней не поговорите. Она под успокоительными. Смутно воспринимает происходящее. Приезжайте завтра вечером.
— А что с ней… ну…
— Закрытая черепно-мозговая… ушибы… травма голеностопа.
— Черепно-мозговая? — хриплю я.
— Состояние средней тяжести. Жизни не угрожает. Но сосуды повреждены… необходима профилактика кровоизлияний.
— Я хочу зайти.
— Завтра приходите.
— Мне нужно сейчас!
— Да не сможет она никаких показаний дать. Зачем её тревожить?
— А Вас как зовут? — подхватывает её под локоть Медведев отводя в сторону. — Ольга Васильевна? Тут понимаете какое дело, Ольга Васильевна. У неё ребенок остался без присмотра. Отец бы хотел его забрать на время, — несет он что-то ей. — Пока Марьяне не станет лучше. Можно, он очень быстренько поговорит с ней? Нужно решить вопрос насчет пребывания ребенка.
Медведев кивает мне на палату. Берусь за ручку двери.
— Ну попробуйте. Только сильно не тревожьте ее. Лучше, конечно, завтра… — неуверенно добавляет врач. — Когда она немного отойдет от лекарств.
Открывая
На ее лице дыхательная маска. Но я узнаю ее красивые брови вразлет, и светлые пряди. Над бровью наклеен пластырь. Ресницы, подрагивая, лежат темным веером. С той же стороны разбита скула.
Сажусь на стул рядом. Она медленно открывает свои голубые замутненные глаза. Взгляд расфокусирован. Ресницы также медленно смыкаются обратно.
В моей груди болезненно взрывается сверхновая, оглушая пробудившимися снова чувствами.
Это финиш… Я снова влип. Словно и не было всех этих лет. Вот она — такая же ценная и родная. Больно…
Пристрелите меня, я хочу лечь рядом и получить свою порцию обезболивающего.
— Ненавижу тебя, Кошкина… — ложусь я лицом ей на живот, умирая от накативших болезненных чувств. Сжимаю ее ледяные пальцы.
— Нахрена ты опять появилась в моей жизни?..
Глава 6. Очевидное
За приоткрытой дверью я слышу, как Медведь тихо басит с кем-то из персонала. А может, по телефону. Его голос становится тише и удаляется.
Сжав кисть в руке, исследую большим пальцем её тоненькие. Увесистое кольцо на указательном. Двойной ободок на большом… На безымянном кольца нет.
Веду носом по хрупкому запястью. Чувствую едва уловимый запах духов и чуть более сильный — пенициллина и каких-то еще лекарств.
Я еще хочу кое-что увидеть… Пока она в отключке. Потому что потом вряд ли мне удастся.
Это теперь не имеет, наверное, никакого значения, но я хочу видеть — свела или не свела. Потому что я не свёл.
Расстегиваю пуговицу у себя на рубашке. Слева на груди — татушка. Маленькое стилизованные под букву «м» сердце.
Это мы после того, как расписались. На эмоциях…
Тысячу раз свести собирался не меньше. Но так и не смог. Это словно ампутация: тебе кажется что ты готов избавиться от мучающего тебя заражённого органа, но в последний момент, ты все равно вырываешь руку из под хирургической пилы.
Медленно тяну простыню вниз.
На Марьяне какая-то белая больничная сорочка. Глубокий вырез сбился. Плечо видно… А с другой стороны ткань врезается ей в шею. И я это как будто на себе ощущаю.
Поправляю ее больничную рубаху на шее. И медленно скользя пальцами вниз, отворачиваю край ткани, немного оголяя грудь. С волнением ловлю взглядом бордовое сердечко, стилизованное под букву «Л». Нет… не так… наклоняюсь, рассматривая внимательнее. «Л» чуть переделана. Внутри забита черточка. И теперь это не «Л», а «А».