Ее последний круиз

Певзнер Керен

– Ага, пир в полном разгаре, - заключила я.
– Вам на крахмальных скатертях кусок в горло не лезет, серебряными вилками пусть недорезанные буржуи рябчиков смакуют.

– Эт-точно!
– подтвердил Костя Блюм. Вытаскивая откуда-то из-за спины пластмассовый стаканчик.
– Присаживайся, деточка, выпьем за упокой души. Такие девки пропали! Обидно!..

Мне налили "Голды" на донышко и я присела на свободную бухту.

– Так вот, - продолжил Глинский начатую до моего прихода мысль, - я ей и говорю: "Я тебя звездой сделаю! Твои фотографии

в "Космополитене" висеть будут! Ты..."

Он махнул рукой и допил из своего стаканчика. Друзья удрученно молчали.

– А она мне: "У меня, говорит, Миша, цель в жизни есть! И я ее добиваться буду!" Так и сказала.

– И что здесь плохого?
– решила я поддержать разговор, хотя не знала, о ком идет речь.
– Если человек целеупс... целеустремленный, то это очень хорошо.

У-упс! Пить я не умею совершенно, и чайная ложка "Голды" на меня подействовала сногcшибательно.

– Это хорошо, когда твердая жизненная позиция, - многозначительно добавил Блюм.
– Главное, чтобы не по трупам. А то ведь как бывает? Цель оправдывает средства... Достиг цели, средства потратил. И какие!.. А получил... пшик!

– Ты на кого намекаешь, длинношеее?! По каким таким трупам? Шарон убивать их пойдет? Да она в сто раз красивее этих, прости Господи...

В разговор вмешался Генрих:

– Это твое субъективное мнение, кто красивее. Мне вот Катенька нравится. У нее попка пухлая, не то, что эти стиральные доски! По моему мнению - первый приз ей должен был достаться.

– Нет, ты не уходи от ответа, - горячился Блюм.
– У твоей Шарон алиби на эти два убийства есть? Есть? Или нет, я спрашиваю?

– Откуда я знаю?
– возразил Глинский.
– Я ее возле себя по ночам не держу.

"А хотелось бы..." - чуть не вырвалось у меня.

– И потом, почему именно она? Ты мне про свое алиби расскажи. А ты где был, когда девочек убивали? В койке? А кто об этом знает?
– Глинский смял в руке пластмассовый стаканчик.

– Да что ты на меня нападаешь?
– возмутился Костя Блюм.
– Это ты к ней неровно дышишь, а не я, а она... Если бы ты знал!..

– А что он должен знать?
– встрепенулся Генрих.

– Это не для печати!
– важно ответил пьяный Костя, отводя в сторону протянутую руку с блокнотом толстого журналиста.

– Расскажи, раз уж начал, - попросила я.

– Ей уже двадцать семь лет, - начал Костя, как-то сразу посерьезнев. Она уже была замужем, у нее родилась девочка, которая сейчас у бабушки.

– А муж? Где муж?
– спросил Глинский.

– Муж, объелся груш.... Муж - это я...
– он ткнул себя пальцем в грудь и тут же скривился в подобии скорбного всхлипа.
– И я ее предал. Мы познакомились в студенческом театре. В Одессе. Уже тогда было видно, какая она талантливая девочка. Я потерял голову. Ходил за ней как собачонка на привязи, умолял, ревновал, в общем, вел себя как последний кретин, начиненный под самую завязку гормонами.

– И она мне отдалась...
– мрачно констатировал Глинский, опрокидывая в себя еще один стаканчик.
–

Бедна сакля моя... В смысле, твоя...

– Вот-вот. Бедна сакля моя. Мы поженились и снимали какую-то халупу около Привоза. Я уже тогда считал себя гением в фотографии, тратил все деньги на оборудование, а она тяжело работала. Потом я погнался в Москву за птицей счастья, а она осталась в Одессе. Я и не знал тогда, что она беременна.

Водка как-то странно на меня подействовала. Или это был крепкий коктейль, смешанный из алкоголя, морского йода, криков чаек и атмосферы латиноамериканского сериала. Во всяком случае, от Костиного рассказа у меня щипало в носу, а на ресницах повисли вполне натуральные слезы.

– Дальше, - всхлипнула я.
– Душа жаждет!

– О том, что у меня родилась дочь, я узнал только здесь. Как ей удалось приехать без моего разрешения, остается только гадать. Я ее случайно встретил на одном из показов. Выглядела Александра великолепно, держалась на подиуме мастерски, а в глазах была такая усталость, что я не мог дождаться конца представления.

– Кто такая Александра?
– спросил Генрих.

– Шурочка, Шарон. Она здесь поменяла имя. И стала совсем чужой. Сколько я потом просил ее показать мне дочь, она не согласилась. Она не прощает ошибок.

– Как "Тетрис" на девятой скорости, - зачем-то вспомнила я интернетовскую шутку.

– Потом прошло несколько лет. Я уже работал в одном журнале, иногда видел ее на различных тусовках, которые фотографировал. И однажды она сама подошла ко мне и спросила: "Костя, ты можешь мне помочь?" Конечно, я сразу же согласился. Я должен был проследить за Шуманом и Мири и сделать компрометирующие снимки. За это она обещала показать мне дочь.

– И ты согласился?
– на Глинского было больно смотреть. Его лицо перекосила гримаса. Правда я не могла понять, что именно она означала, но, смотреть на Мишу было грустно.

– А что мне оставалось делать? Конечно, согласился! Сфотографировал их выходящих вместе из "Зеленой лагуны" - это подозрительная гостиница в Бат-Яме. Потом на набережной как он ухватил ее за попку - классный кадр получился. Но вершина моего "творчества" - вот это, - Костя полез в сумку с фотопринадлежностями и достал оттуда помятый снимок.
– Любуйтесь!

На фото Шуман и Мири сидели в каком-то полутемном ресторанчике. Мири томно улыбалась, а Шуман надевал ей на палец кольцо с огромным бриллиантом. Бриллиант получился особенно хорошо, а лица любовников расплывчаты, хотя и узнаваемы.

Глинский долго рассматривал фотографию.

– Пленка "Кодак-800", длиннофокусный объектив?
– спросил он после продолжительного молчания.

– Хорош камушек, - восхитился Генрих, глянув на фото.
– Блестит как настоящий!

– Он настоящий, - подтвердил Костя.
– Мири с тех пор с ним не расставалась. Просто иногда носила как кулон - прятала на груди. Между прочим, среди ее вещей перстня не оказалось.

– Может, его Линда взяла, а ее за это и убили?
– вдруг вырвалось у меня.