Ее святой
Шрифт:
Его мольбы, стоны и бульканье собственной крови наконец прекратились.
Я не заметил, что моя мать стоит у его ног, пока она не сказала:
— Он должен исчезнуть.
Я взял его за ноги, пока она поднимала его под мышки. Мы тяжело дышали и отплевывались, пока тащили его в ванну, где мама приказала мне достать отбеливатель и пакеты из-под раковины, прежде чем смыть с меня кровь, отдать мне рубашку и отправить в квартиру сварливой соседки этажом ниже.
Пожилая женщина с большой неохотой впустила меня к себе и накинула на меня одеяло, пахнущее нафталином,
Когда мы вернулись домой, ванна пахла отбеливателем и была отполирована чище, чем когда-либо, даже когда мы переехали.
— Сколько раз это повторялось? — она спросила меня.
— Только в этот раз.
Она присела на пол, так что ее глаза были на одном уровне со мной, и погладила меня по обеим рукам.
— Где он тебя трогал?
Я указал на свою руку и лицо, а когда остановился, она обняла меня и зарыдала.
Монстра так и не нашли. Но он еще не закончил причинять нам боль.
После этого мы с мамой переезжали из города в город, никогда надолго не задерживаясь на одном месте. Я не понимал почему, и она отказалась объяснять.
Пока я, наконец, не получил ответ. Когда брат монстра оставил мертвое тело моей матери в переулке.
Он преследовал нас с тех пор, как обнаружил, что один из нас оборвал жизнь его брата. Он предположил, что это была моя мать.
Я не защищал ее так, как она защищала меня. Меня не было рядом, когда она нуждалась во мне. Я подвел ее.
Я никогда больше не повторю этой ошибки. Конечно, не с Браяр.
— Мне жаль, что это случилось с тобой. Твоя мать, похоже, невероятная женщина, — говорит Браяр сейчас. Она сцепляет руки, огорченная образами, которые сейчас терзают ее разум.
Я бы не хотел забивать ей ими голову, но если она собирается влюбиться в меня, если она собирается быть моей навсегда, ей нужно узнать меня. Так же, как мне нужно узнать ее. Все самые темные стороны.
— Она была моим единственным близким человеком во всем мире.
— Мы с мамой тоже близки. — Браяр удается выдавить легкую улыбку. Счастье трепещет в моей груди оттого, что у нее все еще есть ее мать. — Так что ты с ним сделал?
— С ним?
— Человеком, который… убил твою мать. — Она сглатывает, опустив взгляд на свои нервно подергивающиеся руки. — Ты убил человека за то, что он посмел поднять на меня руку. Я уверена, что ты поступил гораздо хуже с убийцей своей матери.
Я пытаюсь подавить дремлющую ярость, которая кипит под поверхностью. Уоррен Маршалл мертв для меня, даже если он еще дышит.
— Хочешь верь, хочешь нет, но я сохранил ему жизнь. Даже при том, что я презирал его за то, что он сделал, часть меня понимала, что на его месте я бы сделал то же самое.
Ее брови приподнимаются.
— Так ты не пошел за ним?
— Конечно, я пошел за ним — он убил мою мать. Но я забрал того, кого он любил; он забрал того, кого любил я. Поэтому я остановился на том, чтобы отрезать ему ухо.
— Это отвратительно.
— Тогда я тебе ничего не скажу.
Она фыркает.
— Отдай это моему отцу. Он потерял свое во время нападения собаки.
— Правда? Когда ты меня представишь, я должен буду предложить ухо ему.
Ее губы скривились.
— Я ни с кем тебя не познакомлю, и я не разговаривала с ним много лет.
— Почему нет?
— Он изменил моей маме. Он предал нас. — В ее глазах буря, рана все еще гноится. — Мы с мамой много лет мучились из-за того, почему мой отец, казалось, не заботился о нас так, как мужчина должен заботиться о своей семье. Почему он всегда был отчужденным, почему отказывался от каждой семейной прогулки и вечера кино. В большинстве моих детских воспоминаний мама — единственный присутствующий родитель. Потом, когда мне было семнадцать, мы наконец поняли почему. Мой отец изменял маме с десятками других женщин. Она немедленно подала на развод, и с тех пор я не обмолвилась с ним и словом. Моя жизнь без него только улучшилась.
Мое сердце болит за нее. Что ей пришлось пройти через всю свою жизнь, задаваясь вопросом, почему ее нельзя было любить. Почему ее было недостаточно. Я жажду помучить его за то, что он заставил ее почувствовать это хотя бы на секунду.
— Я бы никогда так с тобой не поступил, — уверяю я ее.
Голова Браяр наклоняется, брови хмурятся.
— Не поступил бы как?
— Изменить тебе. Бросить тебя. Заставить тебя усомниться в моей любви к тебе.
Она усмехается.
— Ты меня не знаешь. Ты не можешь любить меня.
— Что я тебе говорил, Браяр? Ты моя муза. Я следую за тобой, куда бы ты ни пошла. Я даю то, что тебе нужно. Я даю то, чего ты жаждешь. Я твой, можешь использовать меня по своему усмотрению. Исполнять все твои желания. А ты — мое вдохновение. Ты… перо, которым пишутся мои слова. Тело, которому принадлежит мой член. Смех, которому принадлежит мое сердце. Разум, которому принадлежит моя душа.
Она пристально смотрит на меня, осмысляя сказанное. Она такая замкнутая, так настороженно относится ко мне, потому что единственный мужчина в ее жизни, который должен был любить ее безоговорочно, не смог этого сделать. Он причинил ей боль, предал ее. Показал ей, что любовь ненастоящая, что мужчинам нельзя доверять. Что открыть кому-то свое сердце — значит попросить его разбить его.
Ее сердце уже растоптали, разорвали на куски. Теперь она яростно защищает его, встречается и спит с мужчинами, к которым у нее нет никакого интереса, поэтому ей не будет больно, когда они уйдут. Чтобы она не была сломлена, когда они не будут любить ее так, как она заслуживает.
Она моя муза, но я буду ее святым. Тот, кто убеждает в своей любви, не должен причинять тебе боль или ломать тебя. Эта любовь — это то, что собирает осколки твоего разбитого сердца обратно воедино.
Браяр резко встает, засовывая книгу обратно в сумку. «Эта книга будет преследовать тебя».