Ее величество
Шрифт:
А Ира совсем потеряла волю к жизни и только тихо бормотала:
«Отчего люди часто несчастны? Не находят достойного своей душе человека?.. Моя жизнь была насквозь пропитана Борей. Я утвердила себя в мысли, что он – одно из необходимых и неизбежных слагаемых моей жизни. Я ни разу не высказала ему своего разочарования в связи со своими расстроившимися планами, ни разу не выразила что-либо похожее на досаду, не мелькало и раздражение, что было бы обычно для моей ситуации, будь на моём месте Борис. Хотя я и не берусь определить, что такое счастье, но я на самом деле бывала счастлива, когда мы по вечерам всей семьей собирались дома. Мне большего не хотелось и не требовалось.
А
«Полмира плачет – это о нас, женщинах, а полмира скачет – это о мужчинах, сама понимаешь», – пробовала я пошутить, чтобы убавить накал эмоций Ирины. Не получилось.
«Я жила в вымышленном мире, была переполнена искренней любовью, и для строгого рассудка не оставалось места. Я думала, мы завязаны друг на друге, мечтала об идеальном счастье, и никакого другого мне было не надо, потому что во мне любовь замерла в той максимально высокой точке, в которой она находилась еще в юные годы, в пору влюблённости. Я мечтала всю жизнь идти рука об руку с любимым. Как пишут в книгах. Это ли ни счастье… которого мне не досталось… Для меня любить – это как дышать. А теперь для меня пропали цвета, звуки, запахи, всё лучшее, что было между нами. Во мне почти не осталось жизненных сил», – сквозь судорожные вздохи делилась со мной Ирина.
А я думала: «В каких мощных красках проявляется в каждом из нас малейшее обожание, пока между нами нет сексуальных отношений! А потом оно вместо того, чтобы расти и шириться…»
«Родился сынок, и я решила, что он укрепит наши отношения, Боря научится любить, быть нежным, а у нас, наоборот, всё пошло вкривь и вкось. Он так и не осознал, что детей можно любить до слез, до дрожи, до умопомрачения. Но, понимая, что я не захочу лишить сына отца, Борис почувствовал себя хозяином положения, выворачивал мою душу, как карманы, подминал меня под себя, изматывал. А теперь, когда я узнала… по мне будто дорожным катком прошлись. Корчится от боли, стонет моя душа… Наверное, есть люди, которые переносят такую беду гораздо легче. Может, для этого какая-то мудрость нужна или особое смирение? Но куда уж быть смиреннее? Мне кажется, что женское страдание много глубже и сильнее мужского. Я ошибаюсь?» – спрашивала меня с отрешенным меланхолическим выражением глаз Ирина.
«Разве ты не слышала, как наглеют некоторые мужья после рождения детей, считая жён закабалёнными материнством? Ты не примеряла на себя случай с Машей из нашей группы? Ты думала, твой не такой? – удивилась я. – Предлагаю завести лёгкий адюльтер. Обычно срабатывает. Постарайся вознаградить себя за холодность мужа. Маленькая радость – лучшая гигиена души и тела», – привычно закончила я серьёзный совет простенькой шуткой.
«Это не в моей природе. Я в такие игры не играю», – смутилась Ирина, и тень брезгливости пробежала по её лицу.
Взяв себя в руки, она добавила спокойнее:
«Я не вижу радости во временном, ненадёжном и унизительном».
«Прости, я неудачно пошутила. Надеялась, рассмеёшься, отвлечёшься», – спохватилась я, поняв, что сказала пошлую
«Для Бориса стало истинным удовольствием наблюдать, как я страдаю, и моя мама для него не препятствие. А она сердилась, мол, не хватало ещё выполнять каждый каприз мужа! Но я сразу не всполошилась, не прислушалась к маминым словам. Если бы я не любила Бориса, у него не было бы надо мной этой кошмарной власти. Меня словно подменили. Он полностью взял надо мной верх, я попала в силки своей любви.
А он, как оказалось, всегда вёл себя как совершенно свободный человек, и, женившись, оставил за собой право иметь и осуществлять бесстыдные, запретные желания, – рыдая, рассказывала мне Ирина, преданная и верная спутница, приносившая любимому мужу в жертву свою единственную жизнь. – Я сперва не знала. Потом стала кое-что подмечать и открылась эта горькая тайна. Представляешь, я, бледная, озябшая до нервной дрожи, окутанная страхом неизвестности, неслышно кралась по разбуженным ветром теням деревьев и кустов, по тёмным переулкам… задними дворами… пряталась за киоски… И эта тусклая стареющая луна над головой, и черные тучи… Я увидела полыхающие дерзким призывным сладострастием глаза, и тела, насквозь пропахшие солнцем и алкоголем на неостывшем ещё после дневного жара песке пляжа… их яростные ритмичные движения…
У меня в голове ни единой мысли, только изумление. Я в безгласной истерике, закусив губу, извиваясь, как в судорогах, каталась за кустами по земле, приминая влажную от ночной росы траву, не замечая, что вся вымокла. Меня разрывали эмоции. Лицо моё горело, во рту пересохло так, что язык не мог пошевелиться, пальцы сжимались в кулаки. В голове стучало невыносимо громко. Я задыхалась… Потом ноги ослабели, сделались точно вялые обезвоженные стебли растений. Сердце превратилось в тяжелый холодный камень, я его уже не слышала. Я не могла подняться. Дозналась себе на горе. Меня будто изодрали, исполосовали, переехали… Обманутая, опозоренная… лишняя».
«Затравленная, осмеянная, одинокая. Загнанная ревностью. А «для танго нужны двое», – добавила я грустно, вспомнив свою первую любовь. Это нелегко осознать, в это трудно поверить. Ревность – ненасытная бездна, она, как чёрная дыра, засасывающая в себя слабого человека, самому себе накидывающего петлю на шею. Возьми себя в руки, мобилизуйся. Ты в разладе с самой собой. Ты не должна себе позволять, чтобы твоя минутная слабость обернулась постоянным сценарием жизни. Спрячь обиды в самый глубокий колодец своей памяти и действуй. Сама покончи со своей бедой и отрешённостью и прекрати свои злоключения. Ты осрамлена, пристыжена, принижена. У тебя страхом исковерканы и затоптаны самые главные инстинкты, ревностью отравлен рассудок. Ты наглухо закрыта для множества возможных вариантов. Борись наперекор обидам и неблагоразумию. Ты тонешь в море своей печали. «Спокойствие – душевная подлость», – писал Толстой. Я бы слово «спокойствие» заменила на «безразличие». Действуй без промедления. Ничего хорошего в жизни с Борисом у тебя больше не будет».
«Выходя замуж, мы не знаем, каков на самом деле тот человек, которому собираемся посвятить свою жизнь. Наша с Борей женитьба – его прикрытие, ширма для меня, а не для других женщин. Он, оказывается, приходит ко мне, когда ему наскучит в компании, всеми помыслами оставаясь там, вне семьи. Нимало не смущаясь, он лжёт мне. Я жду его ласковых слов, прикосновений, а получаю скучные или мрачные взгляды. Он бесчестит меня, а я терплю и хожу с высоко поднятой головой, изображая, что живу смело, свободно и красиво. Мы сами делаем из мужей богов, а они, возгордившись, нас же предают и топчут».