Ее величество
Шрифт:
«Неведение иногда может уберечь от неприятностей и проблем. Но чаще – подвести, – вздохнула Эмма. – Фазиль Искандер, кажется, писал, что порядочность не предполагает героичности, она предполагает неучастие в подлости. Что-то вроде того. И я не хотела даже слышать… Смешно надеяться, когда накрывает море грязи и лжи… Теперь внутри меня все пусто и безжизненно».
«А мне больше нравится фраза небезызвестной Фаины Раневской: «Я слышала о вас столько гадостей, что сразу поняла – вы замечательный человек». Она меня успокаивает. Ты сплоховала, когда не поверила коллегам, поэтому полное просветление у тебя не
«Я думала, оболгали Федю, как лгут и сплетничают обо мне. Пеняла себе за мнительность. Мол, все это домыслы».
«Ну как же! Он составил твое счастье! Твои мозги затянуты паутиной наивности, как реставрируемый дом строительными лесами. Милая, прекраснодушная. А теперь не можешь оклематься. Я бы вмиг насела на Федьку и на сплетников и всё у всех выпытала. Не успокоилась бы, пока не вывела на чистую воду. И это не составило бы мне большого труда. Учись! Пойми, твоя жизнь не полигон для Федькиного тщеславия и не место, где он сбрасывает шкуру ягненка, превращаясь в волка», – резко выражала я Эмме свое неодобрение.
«И наступило в моей душе тихое бездонное отчаяние. Бесчувствие этого момента было передышкой перед агонией, чтобы я была в силах ее перенести. Потом я кинулась обзванивать подруг, и те тоже открывали мне глаза на неблаговидные поступки мужа. То был нескончаемый горестный день… Телефон раскалялся. Не могу передать, что со мной было в последовавшие за этим дни, когда всё вскрылось, и я впервые окончательно убедилась и поверила… Пол из-под ног уплывал, стены кружились перед глазами. И мои боги стали рушиться… и превращаться в прах… Судьба испытывает мои чувства на прочность? В чем моя ошибка? Почему моя семья рассыпалась? Я же всё делала для ее сохранения и укрепления!»
«Честь и хвала тебе за это!» – отвечала я Эмме.
«Разное мировоззрение, разные семейные ценности? Превратное понимание понятия «свобода» сыграло с Федей злую шутку, сделало из него подонка? – безмолвно вопрошала я сама себя. – Но свобода – не вседозволенность! Где вседозволенность, там безответственность. Может, это его метод проб и ошибок?.. Смогу ли я оправиться после такого стресса?.. Если понадобится, ради детей я всё проглочу и стерплю. Что мне еще остается? А он будет шагать по жизни с уверенностью праведника или… лунатика, не проявляя озабоченности по поводу моих переживаний?.. Что ему горечь моих тревог! Он не знает ценности радости, куска хлеба, счастливого утра… Он не станет переосмысливать свою жизнь».
И я говорила мужу:
«Умный человек должен уметь думать и распоряжаться свободой, прежде всего, во благо своей семьи. Жить можно по-разному: красиво, с пользой, с любовью, а можно, как сучонок… если понимать жизнь как свободу от порядочности, от обязанностей. Мои и твои подвиги, совершаемые на работе, скоро забудутся, а вот хорошие порядочные дети – наше бессмертие. Ради них мы живем. Мы им пример». Я открыто и прямо смотрела ему в глаза. Мне нечего было скрывать. Я чувствовала себя правой и потому уверенной.
Как жутко Федя молчал! Я терпеть не могла его обезображенное злостью лицо… Я считала, что супруги, помимо всего прочего,
Потом я весьма опрометчиво подступилась к нему, мол, заслуживаю объяснения. А он врал и смеялся мне в лицо, мол, ты все время требуешь от меня какой-то непонятной правды. Дерзкий, вздорный, резкий, самодовольный, желчный, он даже лживо не демонстрировал душевные муки… Мерзавец! А я-то ему потворствовала, угождала, жалела… Больной, слабенький».
«Жалость мужчину оскорбляет. Так то мужчину…» – фыркнула я брезгливо.
«Только оказалось, что вся его жизнь – постоянная, ежедневная, ежечасная ложь. Это его суть. Он вне ее себя не представляет. Для него она естественна и необходима, как кожа.
И теперь я говорю себе: «Не познавший любви не знает смирения». Не раз я приставала к нему: «Откуда в тебе эта заносчивость? Что ожесточает тебя? Как ты огрубел! Что тебя делает таким неуживчивым? Подскажи. Я своей вины не вижу. Я не строила воздушных замков, когда мечтала о жизни, наполненной невыразимым счастьем. Я всё делаю для семьи с любовью и радостью. Поделись, в чем ты видишь свое счастье? Идет ли в твоей душе хотя бы подспудная работа или ты живешь бездумно… как бурьян?.. Когда же наконец произойдет твое пробуждение и прозрение?.. Наступит ли оно?» Я пыталась его понять. К чему только не прибегала, чтобы разговорить мужа! А он не желал объясняться, отталкивал меня грубостью».
«Тирания в природе человеческой, – усмехалась я. – Залюбленные мужчины или находящиеся под грозной пятой матерей особенно остро хотят, чтобы и у них кто-то был под каблуком: сотрудники или семья. Чаще всего жена. Это им важно. Вот и твой Федька, сам будучи марионеткой в руках своей коварной и властной матери, тебя избрал объектом для компенсации ущемленных амбиций. Да и вообще, мужчины влюбляются в яркие личности, но, женившись, хотят видеть в них тихих, послушных их воле и капризам домработниц, не высовывающих носа за порог. Как тебе их логика?»
«Вот и мое замужество обернулось незаслуженным наказанием, немыслимым страданием. Это чудовищно! От Феди одна горечь. Лучше бы не знать всей этой грязи, тогда я не терзалась бы мыслью о его жестокости. Кажется, Лариса из Липецка полушутя писала мне: «Не разрушай иллюзий и будешь счастлива». А меня теперь мучают приступы жгучей ревности и праведного гнева. Сама себе противной бываю, – затравленно бормотала Эмма. – Как он не понимает, что выбивает кирпичи из фундамента собственной семьи? Женился – кончай с сибаритской вольницей, будь готов к трудностям, а не бегай от них… Такой вот печальный гротеск моей семейной «идиллии». Получается, я путаюсь у Феди под ногами, мешаю жить так, как ему хочется. Выходя замуж, мы видим только гладкую скорлупу, а что обнаружим в один «прекрасный» день в ядре ореха, узнаём слишком поздно. А оно бывает гнилым и червивым. Как неподъемно тяжела, как велика цена надежды на счастье!»