Её запретный рыцарь
Шрифт:
— Но у меня нет никаких намерений.
— В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.
Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.
— Ты — парень что надо, — сказал он. — Держи пять.
— А ты — настоящий джентльмен, — ответил Догерти, пожимая ему руку.
— А теперь — не представишь меня мисс Уильямс?
Догерти немного смутился.
— Хочу перед ней извиниться, — объяснил Дрискол.
— Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.
На
— Ну? — спросил он.
— Все в порядке, — успокоил его Догерти. — Дрискол — джентльмен.
— Mon Dieu! [2] — воскликнул коротышка-француз. — Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс — неприступный.
Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.
В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.
2
Боже мой! (фр.)
В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.
Когда-то «Ламартин» был тихим, фешенебельным и дорогим. Теперь его двери были широко распахнуты для всех, в нем царила суета. Словно не замечая произошедших перемен, потолок вестибюля по-прежнему подпирали мраморные колонны, на узорчатом полу там и сям стояли в величественных позах статуи, указывая изящно вылепленными пальчиками на фрески и орнамент стен. На смену пышности и роскоши пришла респектабельность, все было вроде то же, но краски слегка потускнели.
Вместе с внешним обликом и репутацией изменился и персонал отеля. Его служащие держались самоуверенно и говорили громкими голосами, мальчики-посыльные выполняли поручения не спеша, словно умудренные жизненным опытом старцы, а красотка в табачном ларьке была именно красоткой, иначе ее и назвать было нельзя.
А что же девушка за телеграфом? Она и правда выпадала из общего ряда. И именно к ней направились Дрискол и Догерти, выйдя из бильярдной.
Когда Лиля Уильямс увидела их перед собой, ее щеки зарумянились, и она смущенно потупилась. Пока Догерти готовился произнести первое слово, Дрискол присмотрелся к девушке повнимательнее, с учетом того, что только что о ней услышал.
Она была стройной, среднего роста; тонкая, почти прозрачная шейка гордо несла маленькую, словно птичью, совершенной формы головку. Полураскрытые губки, казалось, трепетали, и в них была какая-то неизъяснимая сладость от осознания ею заключенной в ней тайны — тайны божественной женственности.
Ее руки, лежавшие на столе, были бледными и, возможно,
«В общем-то я не ошибся, — подумал Дрискол. — Она точно как персик».
— Мисс Уильямс, — сказал Догерти, — позвольте вам представить моего друга. Мистер Дрискол — мисс Уильямс.
Лиля с улыбкой протянула руку.
— Я вел себя самонадеянно и глупо. Хочу попросить у вас прощения. Знаю, что извинения я не заслужил, но тем не менее… — Он запнулся, увидев, что Лиля его не слушает. Она смотрела на Догерти, как показалось Дрисколу, с легкой тревогой.
— О! — вдруг воскликнула она. — Мистер Догерти!
Джентльмены испуганно вздрогнули.
— Что такое?
— Вы… у вас… что случилось с вашим носом?
— С моим носом? — озадаченно повторил Догерти, схватился за эту самую приметную часть своего лица, тут же отдернул руку и скривился от боли. Потом вспомнил. — О, — промолвил он безмятежно, — ничего особенного. Просто упал. И ударился о бильярдный стол.
Дрискол изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица.
— Мистер Догерти, — нахмурилась Лиля и выразительно погрозила ему пальчиком, — говорите правду.
Вы подрались.
Экс-чемпион и завсегдатай Бродвея покраснел, как школьник, и попытался сосредоточиться, как перед атакой боксера-тяжеловеса.
— Да ну, — отмахнулся он с показной бравадой. — И что с того, что я дрался?
— Вы обещали мне этого не делать, — напомнила Лиля. — То есть вы сказали, что не будете драться ни с кем, кто меня беспокоит.
— Он ни в чем не виноват, мисс Уильямс, — поспешил на помощь приятелю Дрискол. — Все дело во мне, и это я должен извиниться. Не могу передать, как мне жаль, что так получилось. Надеюсь, что вы меня простите, и если кто-нибудь… то есть я хочу сказать… — Но тут Дрискол смешался под пристальным взглядом ее карих глаз. — В любом случае, — спотыкаясь на каждом слове, закончил он, — я готов за него поручиться. Больше это не повторится.
— Эй, парень, ты много на себя берешь! — воскликнул Догерти, который окончательно пришел в себя, пока говорил Дрискол. — Не надо за меня поручаться. Мисс Уильямс, мне очень жаль, что я когда-то дал вам это обещание. Забираю его назад. Все равно сегодняшнее происшествие доказывает, что я не смогу его сдержать.
— Но вы должны его сдержать, — сказала Лиля.
— Не могу.
— Мистер Догерти!
— Ну, я постараюсь, — уступил Догерти. — Обещаю постараться. Но иногда я не могу с собой справиться.
Такое случается со всеми нами. Так уж мы устроены.
Мы знаем, что не очень вам нравимся, и не виним вас.
Ведь всякий, кто встречается с вашим взглядом, словно видит звезды, — и, поверьте, это не комплимент.
Лиля хотела было что-то возразить, но тут появился клиент, попросивший отправить телеграмму, и девушке пришлось ограничиться тяжелым неодобрительным вздохом.
Дрискол дернул экс-боксера за рукав и сказал:
— Догерти, хватит сотрясать воздух, мы мешаем человеку работать. Ради бога, пошли и сделаем что-нибудь с твоим носом.