Эффект бабочки в СССР
Шрифт:
— Вы говорили, что едете в Светла-а-а-агорск? — пропела она.
— В Гомель! — не стал уточнять про Дубровицу я.
— Но мне нужно в Светл-а-а-агорск! — настаивала грация.
Мордочка у нее была симпатичная, годков ей было около двадцати, бюст — размера эдак четвертого, но этих аргументов явно не хватило бы для того, чтобы заставить меня сделать крюк в сотню километров или больше.
— Высажу вас в Гомеле, если хотите — поедете в Светлогорск автобусом.
— Но я не хочу а-а-а-автобусом! —
— Залепи своё дуло, — сказал мужичок в картузе. — Или вылезай, или сиди молча. Сказано — до Гомеля, значит — до Гомеля.
Грация закинула ногу на ногу, и получилось это у нее в семьсот раз менее изящно, чем у Таси. Хотя ножки у этой пигалицы были в целом ничего, но пялиться на них мне совершенно не хотелось. Мне хотелось, чтобы она вышла нахрен и дверь с той стороны закрыла.
— Ну, в Гомель та-а-а-ак в Гомель, — милостиво согласилась обладательница рыжих кудрей, открыла свою сумочку, и принялась орошать себе шею духами.
— Господи Боже! — сказала бабуля. — Сынок, ты окошко откроешь?
Я открыл окошко, взялся за рычаг коробки передач, и "козлик" плавно тронулся с места.
Грация взялась поправлять себе макияж, при этом бесцеремонно попытавшись повернуть в свою сторону зеркало заднего вида, но, наткнувшись на мой свирепый взгляд, воспользовалась маленьким зеркальцем из сумочки.
— Возьми пирожок, сынок, храни тебя Боженька! — проговорила бабушка. — А ты, внучка, чем на лице-то вазюкать, покормила бы благодетеля нашего!
— Ничего-ничего, — я протянул руку и взял пирожок. — Я и сам справлюсь.
Пирожок был отличный, с картошкой и грибами. Так что я ехал, жевал и прислушивался к разговору, который завязался сзади между мужичком в картузе и бабулей в белом платочке.
— А что это вы, женщина, всё Боженьку вспоминаете?
— А как его не вспоминать? Куда без него-то? Вот, и машина так вовремя остановилась, и дождь начаться не успел!
— Ну, я-то атеист, слава Богу! — на этом моменте я едва не рассмеялся. Где-то я такое уже слышал! — Машина остановилась благодаря доброй душе — водителю. И тому, что родители его хорошо воспитали. А Боженька тут совершенно ни при чем!
Черные тучи догнали нас примерно через полчаса, дождь зарядил такой, что дворники не справлялись. Потоки воды с небес лупили по крыше, заливали проезжую часть, волнами расходились в стороны, рассекаемые колесами "козлика". Окошко я закрыл — в салон захлестывали струи дождя.
— Страсти-то какие, Господи! — мелко крестилась бабушка. — А далеко ли до Пуховичей?
— Да вот-вот...
— Ну, сынок, на повороте меня высадишь-то?
— Да ради всего святого, бабуля, просто скажите — куда вам?
— Да в сельсовет, но неловко так, ей-Богу...
Я молча свернул с трассы. Бросать бабушку —
Подъехав чуть ли не к самому крыльцу аккуратного кирпичного здания, напротив которого возвышалась мрачноватая фигура воина-освободителя рядом с мемориалом братской могилы, я долго принимал благодарности и пирожки от бабули.
— Бери-бери, благодетель, мне-то пирожки без надобности теперь, я-то думала, часа четыре добираться буду, а ты мигом домчал. Помогай тебе Боженька!
Наконец она вышла, бодренько метнулась под козырек крыльца, несколько раз перекрестила машину и скрылась в дверях сельсовета. Мужик в картузе постучал по дверце машины:
— Тьфу-тьфу-тьфу... Ведьма!
Я снова подавил смешок. Некоторое время мы ехали молча, а потом пигалица, которая уже закончила с боевой раскраской и теперь посчитала себя достаточно обворожительной, спросила:
— Вы ведь её подвезли, может, и меня подвезете? — и захлопала глазами.
— Дура, — сказал мужик. — На Пуховичи — крюк два километра, на Светлогорск — сто два. Соображаешь? Меня, браток, подвозить не надо, я на трассе выйду. А с этой козой мне тебя в машине одного боязно оставлять. Ты как — справишься?
— Что значит — "справишься"? — заквохтала попутчица. — Что вы такое говорите? Что вы себе позволяете? Да я прямо тут сейчас вый...
Глядя на потоки воды, которые бежали по лобовому стеклу, она резко замолчала. А потом заплакала:
– Я да хаты еду... Лапицкий меня с утра выставил, как есть, в подъезд... Грошей нету, ничего нету... А мама бульбу садить звала, вот я и подумала...
Поздновато они бульбу сажают в этом своем Светлогорске, конец мая уже! Хотя-черт знает, может у них огород низкий.
— Говорю же — дура! — продолжал наседать мужик. — Так тебе и надо. Нечего по койкам шастать!
— Да я не шастала-а-а-а... Он говорил, что замуж возьмет... — рыдания грозили затопить салон изнутри, а это мне было вовсе не нужно.
— Так, товарищ девушка, — решительно сказал я. — Вот там — чистый платок, вот тут — бутылка минеральной воды. Приведите себя в порядок. А вы, товарищ мужчина, не нагнетайте. Сверну я после Осипович на Паричи, а оттуда — на Светлогорск. Мне вообще-то в Дубровицу...
— Что, правда тудой поедете? — шмыгнула носом она. — А не сюдой?
— Тудой, тудой, — усмехнулся я.
Смыв с лица косметику и перейдя с этого псевдомосковского говора на родную трасянку, она стала куда больше походить на нормальную светлогорскую девушку, чем на валютную проститутку. А мужик сказал: