Эффект бабочки
Шрифт:
— Весело… — тяну задумчиво.
… на следующий день Камиля ждали представитель школы вместе с полицейским. Короткий обыск, и вот пакетик с травкой демонстрируется понятым. На вопли турчонка, что его подставили, никто внимания не обращает — все орут одно и то же.
Малолетнему гопнику хватает ума начать сгоряча перечислять имена недоброжелателей, не понимая, что этим он делает хуже только себе. Сейчас добрый дядя полицейский с образованием детского психолога раскрутит Камиля на подробности. А подробности знатные обещаются, мозоли оттоптаны едва ли не у всех ровесников. Отнятые вещи, избиения, унижения… всё дядя-психолог
Тюрьма утырку не грозит, но биографию себе и дружкам он попортил знатно. Да и на школу в ближайшее время власти будут обращать самое пристальное внимание. Не то чтобы это сильно поможет на границе с турецким кварталом…
— Интересные документы, интересные, — приговаривал Авенир, копаясь в бумагах на моём столе, — продаёшь?
— Нет.
— А что так? — Поинтересовался незваный гость гнусаво, ковыряясь в носу.
— Не для перепродажи брал, а так… память. Подделки, просто памятные.
— Жаль, жаль… ладно, я пойду.
С нескрываемым облегчением проводил студента, заперев за ним дверь.
— От таких гостей разве что мезуза [94] помогает, — тяжеловесно пошутил Соломон, — такой жидёныш поганый, что слов нет! Чуть больше таких в нашем народе, и очередное изгнание не за горами!
Берти с Заком похмыкали, но тему развивать не стали. Авенир считался карой господней в студенческой среде. Потомок влиятельной еврейской семьи, одна из ветвей которой слишком уж увлеклась близкородственными браками.
94
[94] Мезуза (ивр. букв. дверной косяк) — прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента духсустуса из кожи ритуально чистого (кошерного) животного, содержащий часть текста молитвы Шма. Пергамент сворачивается и помещается в специальный футляр, в котором затем прикрепляется к дверному косяку жилого помещения еврейского дома.
Семья вместе с внушительным состоянием приобрела и наследственные душевные болезни. Мать живёт в частной психиатрической клинике, в моменты просветлений выходя на премьеры фильмов, театральных постановок и семейные праздники. Старший брат эпилептик, с приступами по несколько раз в день. Младшая сестра с рождения под присмотром врачей-психиатров, не посещала даже школу.
Авенир, уже не раз гостивший в психиатрических клиниках, учится в университете Нью-Йорка восьмой год, прыгая по факультетам и везде учась одинаково скверно. Тяжёлый, въедливый характер в сочетании с назойливостью и непробиваемостью делает его крайне неприятным в общении. Добавить сюда регулярные истерики, эпилептические припадки и приступы ярости.
Человек, от которого все стараются держаться подальше, но опасаются отталкивать его грубо. Гадёныш мнительный и мстительный, что с возможностями семьи достаточно опасно.
— Почему бы тебе и в самом деле не продать или не подарить какие-то бумаги этому горю в еврейской семье? — Поинтересовался Зак, без стеснения приватизировавший бутылку виски, — получит игрушку, да и отвяжется.
— Ни в коем случае! — Вмешался Соломон, — он же психопат, не понимаешь? Получив игрушку раз, захочет и второй, не отвяжется потом.
— А
— Ты понимаешь, — кивнул Соломон, страдальчески морщась, — от таких держаться нужно подальше.
— В самом деле подделки? — Поинтересовался Берти, разглядывая бумаги, — по мне так на настоящие похожи.
— По мне тоже, — пожимаю плечами, — но не говорить же о том сумасшедшему.
— Настоящие сокровища? — Недоверчиво тянет Соломон, — и вот так просто покупал такие важные бумаги?
— Покупал просто, а настоящие ли… — снова пожимаю плечами, — сам глянь — разрозненные архивы, дневники конкистадоров и их потомков, карты… Бумаги так вроде бы старинные, насколько я разбираюсь, а насчёт кладов сомневаюсь. Даже если там что-то и было, то давно выкопано и поделено. Ну или с координатами напутали так, что толку от карт и записей никаких.
— Вот и говорю, бесполезно, — внушительно кивнул Соломон.
— Не скажи, — вытянув ноги, смачиваю нёбо коньяком, — ммм… сказка, а не коньяк. Клады это бред… то есть они конечно есть, сам понимаешь.
— Исчезнувшие цивилизации, конкистадоры, пираты… — кивнул Альтшулер уже с меньшим скептицизмом.
— Всё так. При должном упорстве найти что-то можно, но тут нужно искать как положено — архивные крысы да молодцы с револьверами в одной команде. И отдачи ждать не раньше, чем через несколько лет. Я о другом. Вот, — кидаю приятелю старинный дневник, написанный на вульгарной латыни, — ничего интересного, но видишь? Рисунок горы, да… рисунок, описание природных красот и валяющихся там камней.
Вытянув руку, любуюсь перстнем с изумрудом.
— Месторождение! — Выдыхают Соломон одновременно с Заком.
— Оно самое. Мне в итоге немного досталось… но ведь досталось же!
— Если в таком ключе, — задумчиво сказал Берти, опрокинув стаканчик, — то на поиски сокровищ можно смотреть с некоторым оптимизмом.
— На меня не рассчитывайте, — сходу открещиваюсь от приятелей, — наприключался, больше не хочется.
На осторожные расспросы и любопытные взгляды демонстративно не обращаю внимания. Наживка брошена, осталось только ждать.
Двадцать вторая глава
Кремлёвская квартира Сталина невелика — крохотная приёмная, овальная столовая, служащая заодно гостиной и порой спальней, да три комнатушки. Обстановка аскетичная, похожая больше на гостиницу средней руки, чем на жильё одного из первых лиц Советского государства. Даже мебель казённая, с инвентарными бирками.
Именно так и жили всесильные наркомы СССР, ведь Ильич ещё в семнадцатом выпустил постановление, что квартиры наркомов не должны превышать норматив в одну комнату на человека. Ягода, Рудзутак и прочие, кому предстоит стать жертвами сталинского режима, нарушали это постановление, строя себе особняки по пятнадцать-двадцать комнат, с многочисленной прислугой и едва ли не великокняжеским образом жизни. И это одна из причин, почему они стали жертвами режима…