Эффект Люцифера
Шрифт:
Хеллман: «Я хочу услышать это от тебя».
Сержант: «Сожалею, сэр. Я не стану этого говорить».
Хеллман: «Какого черта ты не станешь этого говорить?»
Сержант: «Потому что я не использую ругательств».
Хеллман: «Ну, почему бы тебе не использовать их по отношению к себе? Ты кто?»
Сержант: «Я тот, кем вы хотите меня видеть, господин надзиратель».
Хеллман: «Если ты так говоришь, если ты говоришь, что ты ублюдок, значит, ты только что подтвердил мою правоту. Что ты ублюдок. Ты сам подтвердил. Так почему ты этого не скажешь?»
Сержант: «Сожалею, сэр, я не стану этого говорить».
Хеллман
Все отвечают: «Да, сэр!»
Хеллман: «Думаю, мы немного подождем, пусть № 2093 подумает о том, какой он ублюдок. А потом, возможно, он скажет всем нам, кто он такой».
(Эта борьба за власть между самым властным и жестким охранником и заключенным, который до сих пор был таким послушным, что заслужил презрительное прозвище Сержант, весьма неожиданна. Ни заключенные, ни охранники не испытывают к нему симпатии — его считают просто бездушным роботом. Но он доказывает, что в нем есть качества, достойные восхищения; он твердо следует своим принципам.)
Сержант: «Думаю, вы совершенно точны в своей оценке меня, господин надзиратель».
Хеллман: «О, я это знаю».
Сержант: «Но я не могу произнести это слово, господин надзиратель».
Хеллман: «Какое слово?»
Сержант: «Я не стану произносить, в любом значении, слово „ублюдок“».
Аплодисменты, свист, праздничный салют, победные фанфары.
С необузданной радостью Барден кричит: «Он это сказал!»
Хеллман: «Ну, слава Богу! Да! Он это сказал, № 5704?»
№ 5704: «Да, он это сказал, господин надзиратель».
Хеллман: «Кажется, у нас есть победитель».
Барден: «Возможно, эти ребята сегодня даже лягут спать, кто знает?»
Не удовлетворенный частичной победой, Хеллман должен еще раз продемонстрировать свою власть. «Просто для верности, № 2093, ты ляжешь на пол и сделаешь десять отжиманий».
«Спасибо, господин надзиратель», — говорит Сержант, энергично отжимаясь, несмотря на очевидную усталость.
Барден злится, что Сержант так хорошо выполняет приказ и высмеивает даже его идеальные отжимания: «№ 2093, ты что, думаешь, здесь военный лагерь?»
Джефф Лендри, весь последний час сидевший на стуле с отсутствующим видом, подает реплику: «Еще десять». Для публики он добавляет: «Как думают остальные, он хорошо отжимается?»
Заключенные отвечают: «Да, он хорошо отжимается». Высокий Лендри проявляет свою власть довольно странным образом, возможно, чтобы убедиться, что у него все еще есть какой-то авторитет в глазах заключенных.
«Нет, вы ошибаетесь. № 2093, еще пять раз».
Отчет Сержанта об этом конфликте написан в странно безличном стиле:
«Охранник приказал мне назвать другого заключенного „ублюдком“ и точно так же назвал меня. Первого я никогда бы не сделал, последнее привело бы к логическому парадоксу, отрицающему истинность первого. Он начал кричать, как он всегда это делает перед „наказанием“, намекая на то, что другие будут наказаны за мои действия. Чтобы других не наказали и чтобы избежать повиновения, я предпочел реакцию, которая бы достигла обеих целей, и сказал: „Я не стану использовать слово „ублюдок“ в любом его значении“ — что было выходом
102
Завершающая оценка заключенного.
Сержант оказался человеком с твердыми принципами, а не трусливым подхалимом, которым казался раньше. Позже он рассказал нам кое-что интересное о том, как изменилось его мышление в роли заключенного:
«Оказавшись в тюрьме, я решил быть самим собой, насколько я себя знаю. Моя философия поведения в тюрьме не должна была вызывать или усугублять ухудшение характеров других заключенных или меня самого, или создавать ситуацию, когда из-за моих действий наказали бы кого-то другого».
Сосиски как символ власти
Почему эти две засохшие, грязные сосиски стали такими важными? Для № 416 они стали вызовом дьявольской системе. Они позволили ему хоть как-то сохранять контроль и не подчиняться приказам. Этим он подрывал власть охранников.
Для охранников его отказ съесть сосиски стал символом вопиющего нарушения правила, согласно которому заключенные должны есть в строго определенное время. Мы придумали это правило, чтобы заключенные не просили еду и не могли есть в периоды между тремя запланированными приемами пищи. Но теперь оно превратилось в орудие власти охранников, имеющих право заставлять заключенных есть только по приказу. Отказ от еды стал актом неповиновения, который нельзя было терпеть, потому что этот отказ мог привести к новым нападкам на их власть со стороны тех, кто до сих пор предпочитал мятежу послушание.
Другим заключенным отказ № 416 подчиняться должен был показаться актом героизма. Он мог бы сплотить их ради коллективных действий против постоянных и все усугубляющихся издевательств охранников. Но № 416 совершил стратегическую ошибку: он не рассказал о своем плане другим заключенным, которые, поняв значение его протеста, могли бы встать на его сторону. Его решение устроить голодовку осталось личным делом и не увлекло товарищей. Понимая, что позиции этого новичка в группе заключенных слабы — ведь он еще не испытал того, что испытали другие, — охранники, не сговариваясь, стали превращать его в «нарушителя спокойствия», чье неповиновение ведет лишь к наказаниям или утрате привилегий для всех. Охранники попытались представить голодовку как акт эгоизма — ведь № 416 не ожидал, что она может лишить заключенных права на свидания. Но заключенные должны были понимать, что именно охранники создали эту алогичную связь между сосисками и посетителями.
Подавив сопротивление Сержанта, Хеллман возвращается к тощему мстителю, заключенному № 416. Он приказывает ему выйти из карцера и сделать 15 отжиманий: «Только для меня, и быстро».
№ 416 опускается на пол и начинает отжиматься. Но он настолько слаб и сбит с толку, что это вряд ли можно назвать отжиманиями. Он просто поднимает поясницу.
Хеллман не верит своим глазам. «Что он делает?» — кричит он с возмущением.
«Вертит задницей», — отзывается Барден.
Лендри выходит из своего полусонного состояния и добавляет: «Ему приказано было отжиматься».