Эффект пустоты
Шрифт:
Но это же безумие. Я — призрак.
Даже если безумие, то это единственно возможный вывод.
Вовсе не Шэй разносит заразу. Это я.
Это определенно я: к кому бы я ни приблизилась, человек заболевает и умирает, если только не обладает иммунитетом, как Кай, или не выживает, как Шэй.
Это ведь я заразила Шэй, разве нет? А потом ее мама заразилась от нее — должно быть, еще до того, как Шэй стало лучше, и я увидела ее уже после того, как она умерла.
Это меня потрясло. Получается, я виновата в смерти матери Шэй? Я заразила Шэй;
Но я же не знала! Не знала, что, просто приблизившись к кому-то, могу его заразить.
Там, в глубине острова, творился ужас; хотя все доктора и медсестры получили то, что заслужили.
Но как же все остальные?
Не все люди хороши, мне это известно, но ведь они умирали целыми семьями — не только мамы и папы, даже маленькие дети. Сначала боль, потом костер. И дым, поднимающийся в небо. Надо уйти и жить в одиночестве там, где никто не сможет приблизиться ко мне, тогда никто больше не заразится и не умрет…
Но что с Первым?
Первый сделал меня такой.
Если мы его найдем, я могу заразить его: сгореть — слишком легкая смерть для него. Заражу и стану смотреть, как он умирает — медленно, в мучениях.
Первый должен умереть; это важнее всего на свете, важнее чего угодно и кого угодно.
Вот когда он умрет, тогда я уйду, удалюсь от людей, чтобы они больше не заражались и не умирали.
Внимательно смотрю на Шэй: слышит ли она, о чем я думаю? Нет: она до сих пор погружена в себя, ошеломлена, плачет.
Отгораживаю от нее свои мысли. Шэй так близка к истине. Я должна быть уверена, что она не догадается. Ей не хочется, чтобы люди заболевали; если она узнает, что носитель я, то перестанет мне помогать. Но она такая умная, как мне помешать ей?
Она не может ясно мыслить, когда расстроена.
«Да, наверное, это ты! Вот почему военные из ПОНа пытались убить тебя. Должно быть, они узнали, что выжившие являются носителями».
Шэй вздрагивает.
— Но я не знала, — шепчет она.
«Это ты виновата в смерти Локи».
Шэй встает из-за компьютера. Она ходит по комнате, обхватив себя руками, словно пытается удержаться от чего-то.
«И моей мамы», — я слышу мысль, которую она не осмеливается произнести вслух.
«Что ты собираешься делать?»
— Не знаю, — отвечает Шэй. Она дрожит, обнимает плечи руками, а потом, минуту спустя, выпрямляется и говорит: — Знаю, я должна сдаться.
33
ШЭЙ
Пригревает солнце, но волна сегодня бойкая. Я сижу над обрывом на камне и смотрю, как далеко внизу она то бросается на берег, то отступает.
У моря тоже есть аура — изумрудно-зеленая, напоминающая волны. Она успокаивает мое внутреннее смятение и неразбериху в мыслях, похожую на клочья белой пены от
Распахивается дверь. Слышу шаги за спиной.
— Вот ты где, — произносит Кай. Он опускается рядом на камень, касается пальцами моего подбородка. Поворачиваю лицо, целую его. Закрыв глаза, я чувствую ауру Кая, открытыми глазами вижу то, что раньше только чувствовала. Мой разум будто раскрывается, и то, что казалось сложным, становится простым.
Кай пытается отстраниться, но я обнимаю его за шею, притягиваю к себе и целую снова, и его сердце колотится, как мое, а в свечении ауры усиливается ярко-красный цвет. Я прерываю поцелуи и смотрю на свою ладонь: со мной то же самое.
Он берет меня за руку и держит.
— Шэй, перестань отвлекать меня и послушай.
— Ладно. Слушаю.
— Ты должна отпустить меня на авиабазу одного. Нам нельзя идти вдвоем. — Кай начинает подробно объяснять причины, но за ними скрывается только одно: он не хочет, чтобы со мной что-нибудь случилось. Вокруг него ярко сияет голубой цвет защиты, неотъемлемая часть его сущности.
Вот этот момент. Вот сейчас мне надо рассказать ему, что уже слишком поздно; это со мной уже случилось, и со всеми вокруг меня. Я носитель болезни и должна уйти.
Но я не могу рассказать ему то, что должна. Я знаю, кто он — вижу, как сияет его аура. Если он отпустит меня одну, то это нанесет ему глубочайшую рану, подобную той, какую он получил, не оказавшись способным спасти сестру. Мне придется принимать решение одной, без него.
— Все меняется, не так ли? — говорю я. — Я согласна, что идти может только один из нас. Если тот, кто пойдет… не вернется, то другой должен продолжить начатое, рассказать все людям и сделать все, что в его силах. Так что, пойдешь ты или я, мы можем больше не увидеться.
— Даже не думай об этом. — Кай сжимает мою руку.
— Что ж, договорились. Ты можешь идти. — В моей ауре появляется желто-зеленое свечение лжи, но ведь он не может этого видеть. Я опускаю глаза, потом отвожу взгляд. — Но сначала у нас будет ночь. Только наша. — Я снова поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.
— Только наша?
— Келли обещала, что уйдет.
Он разжимает ладонь, и его рука скользит по моему голому плечу. Я вздрагиваю. Мне очень хочется дотянуться, коснуться его изнутри вот так же нежно, как он касается моей кожи. Я вздыхаю.
— Что-то не так?
Кай ласково смотрит своими карими глазами, отливающими зеленью в лучах предвечернего солнца. Возможно, они видят больше, чем я думаю?
— Сложно объяснить.
— Попробуй.
— Ты прикасаешься ко мне, вот как сейчас, а я не могу прикоснуться к тебе. Я хочу сказать, не так, — поднимаю руку и глажу его по щеке, — а изнутри. Это как дополнительное чувство, которое я не могу использовать. Как если бы ты сказал: «Закрой глаза и никогда не смотри на меня. Убери свои руки и никогда не дотрагивайся до меня». Примерно то же самое.