Эффект зеркала
Шрифт:
– Глюках? – горько подсказала она. – И да, и нет. То есть я видела одного товарища, и он, как и ты, думает, что я откуда-то вызнала про его грешки. Но его я не боюсь. По крайней мере, не так сильно. И даже не спрашивай, кто он, все равно не скажу. Но мне на хвост присел один гад… И знаешь, я даже рада, что ничего не видела про него.
– Почему?
– Потому что я вряд ли бы потом это развидела… Да и вообще. Не уверена, что вышла бы из этого глючного коматоза, потому что смотреть пришлось бы целый сериал.
– Кто он? – Горовой взял со стола блокнот и карандаш. – Знаешь имя, кличку? Как ты на
– Если выяснится, что я стукнула, мне вообще не жить, – Айя медленно покачала головой. – И не надейся. Просто мы с Джеком решили подзаработать на трюках…
– Стояла в переходе? – Олег скептически поджал нижнюю губу: видно, даже он знал, что никто в здравом уме не полезет на территорию попрошаек. – Я-то думал, ты посообразительнее в таких вещах..
– Ну, конечно, – она фыркнула. – Мистер Следователь при машине и, наверняка, квартире будет учить меня выживать. Давайте, я запишу, товарищ Мажор.
– Извини, но тут я тебе ничем не помогу, – Горовой встал. – Вылезай из моего кресла.
– А защита свидетелей? – не унималась Айя.
– И что ты мне насвидетельствовала? Как я должен приложить к делу твои видения? Да и к моему делу-то они не относятся… И потом выбить для тебя место в программе… Проще подоить носорога. Вылезай, говорю.
– Нет уж, я отсюда так просто не уйду, – она вцепилась здоровой рукой в подлокотник.
– Да я не прошу тебя уйти! – майор бесцеремонно взялся за спинку и откатил Айю в сторону, словно она была предметом мебели. – Сейчас будем писать протокол допроса. Без видений, но заполнить придется.
– Ты с ума сошел?! – взревела она. – Уже глубокая ночь! Отведи меня в какую-нибудь камеру, я хочу спать! А утром я тебе расскажу…
– Ну, никто тебя не звал в нерабочее время, – он поставил стул к столу, включил компьютер и уселся поудобнее. – И камеры в управлении никакой нет. Так что скоротаем ночь весело и приятно за протоколом допроса свидетеля… Итак. Дата, время… Сколько у нас? О, дату-то уже надо другую ставить! Час тридцать пять, – он заклацал клавишами. – Крюкова Айя Сергеевна… Верно? Айя – это полное имя?..
Горовой умудрялся в одно и то же время бесить ее и успокаивать. Занудный, но надежный. Невыносимо вредный, но рассудительный. Айя не привыкла иметь дело с такими людьми. Понятия не имела, что делать. На ее браваду он не реагировал. Не велся на провокации… А она устала быть постоянно в седле грохочущего «харлея». Пусть, мол, все вокруг летит к чертям, а я – в шлеме. Ей было страшно! Страшно идти в тюрьму. Или в сумасшедший дом. Или на улицу, где ее бы посадили на перо через пару кварталов. И страшно от того, что в голове у нее, как собачьи глисты, завелись видения. И не какие-нибудь эльфийские сады, а натуральные покойники. Не в маленьких осколках, а прямо так, в широком формате. Будто какой-то извращенец подарил ей очки виртуальной реальности, а они намертво прилипли к вискам и бесконечно транслируют ужастики и криминальные сводки.
Нет, Айя не была слабонервной. И драться умела сносно, и в уличной жизни разбиралась лучше, чем мамочкины сыночки, которые навесили на себя цепей и взялись читать рэп про гетто. Вашу мать, гетто?! А вы вообще в Рыбинске бывали? А в Мытищах? Гетто…
И почему все это произошло именно с ней? Ну, логично, если бы даром созерцания мертвяков
Где-то в глубоко внутри нее била кулаками по ребрам маленькая девочка. Плакала и кричала: «Мамочка! Мне страшно! Забери меня отсюда!» Но замок на ее клетке давным-давно проржавел, и снимать его никто не собирался. Только однажды Айя дала слабину и послушала этот тоненький жалобный голосок. Когда вышла из детдома и по какой-то великой случайности, – а именно благодаря новенькому мэру, которого выписали из Москвы на место старого козла отпущения, – получила квартирку. Однушку. Двадцать пять метров. На окраине Рыбинска, в двухэтажном деревянном доме, который когда-то служил бараком. Собственно, воды в нем не было, крыша протекала. Но Айя обзавелась собственным гнездом – и это было главным. Даже думала пойти на парикмахера. Прически там всякие, можно было бы себе на халяву красить… Работа не грязная и пахнет шампунями.
Казалось бы – сиди и радуйся. Но нет! Девочка внутри запищала назойливо: «Мамочка! Мама!» И Айя решила проведать шнурков. Что и как вообще. Пришла – отца нет, он на зоне. А мама вроде пить бросила, хахаля завела приличного, в квартиру зайти не так страшно. Даже дверь запирается.
Мать, ясно дело, кинулась на шею, мол, скучала, вспоминала и вот-вот собиралась навестить. Ужаснулась, что дочери досталось такое жилье аварийное. Предложила вариант: свою квартиру продать, Айкину тоже, а вместе купить трешку в новостройке. Потом и на ремонт подкопится, и жизнь совсем другая. Там и садик строится, если дочь замуж выйдет и детей заведет…
В первый и в последний раз Айя развесила уши. Продала квартиру, выручила смешные шестьсот тысяч. Принесла маме, вещи перевезла, пошла новойстройку смотреть… А на другой день хахаль мамин аккурат с этими деньгами и растворился в воздухе. Мать – в слезы. Ссора, скандал… Потом опять бутылка, другая, третья, компашка подобралась…
В общем, Айя взяла самое нужное, закинула в рюкзак и без долгих прощаний направилась к Мишке. Ему не перепало квартиры от государства, родительская была. Парализованная бабушка только месяц, как померла, и он был свободен от пяток до макушки. И Айя ему плотно присела на уши, после чего он квартиру сдал и послушно отправился за подругой покорять столицу.
Через несколько лет покорения Айя пришла к выводу, что надо было сидеть в той однушке в бараке и не рыпаться. Стригла бы сейчас волосы местных дурехам, и никаких неприятностей. А вместо этого торчит в кабинете следователя, отвечает на глупые вопросы и не знает, где окажется завтра. Кто бы ей сказал раньше, что в Москве заработать хоть и реально, только вот деньги исчезают быстрее, чем согревают карманы…
После двух дней постоянных побегов и разгрузочного питания, двух ночей плохого сна и одного падения из окна у Айи ломило тело. Ноги звенели чугунной сковородой, глаза болели от света, а голова… Ее хотелось сунуть в морозилку.