Эффи Брист
Шрифт:
– Геерт, а я не поеду. Ты заранее извинись за меня, сошлись, пожалуй, на то, что я вот уже несколько недель прохожу курс лечения.
Инштеттен рассмеялся.
– Курс лечения! Мне сослаться на твое лечение?! Ну, хорошо, это предлог, а причина в том, что тебе просто не хочется ехать?
– Ну, не совсем! В этом гораздо больше правды, чем ты думаешь. Ты же сам все время хотел, чтобы я обратилась к врачу. Я так и сделала, а теперь, думаю, надо выполнять его предписания. Наш добрый доктор нашел у меня малокровие. Странно, но ничего не поделаешь! Я теперь, как ты знаешь, пью ежедневно железо... А потом: стоит мне на минутку представить себе обед, скажем у Борков, где наверняка подадут какой-нибудь зельц или заливного угря, как мне становится дурно,
– Прошу тебя, Эффи, не надо!..
– Впрочем, знаешь, тут есть одно достоинство – я буду тебя каждый раз провожать скажем до мельницы, или до кладбища, или даже до развилки в лесу, там, где у перекрестка начинается дорога на Моргениц. А потом я сойду и побреду через дюны домой. Там всегда лучше всего.
Инштеттен согласился. И когда через три дня подали экипаж, Эффи села и прокатилась вместе с мужем до леса.
– А теперь останови. Ты поедешь налево, а я пойду сначала направо на берег, а потом через питомник домой. Это, правда, не близко, но и не особенно далеко. Доктор Ганнеманн мне все время твердит: «Самое главное – движенье. Движенье и свежий воздух». Я начинаю понимать, что он, в сущности, прав. Передавай всем привет, только Сидонии не надо.
И вот раз в неделю Эффи доезжала с мужем до развилки в лесу. В остальное время она тоже старалась соблюдать советы врача. Не проходило дня без того, чтобы она не совершила предписанной прогулки, отправляясь обычно в послеобеденное время, когда Инштеттен занимался газетами. Погода стояла чудесная, воздух был мягкий и свежий, а зимнее небо все в облаках.; Эффи обычно уходила одна, но перед уходом напоминала Розвите:
– Я пойду сейчас вниз по шоссе, потом поверну направо. Буду ждать тебя на площади с каруселью, приходи туда за мной. Домой мы вернемся березовой рощей или через Рипербан. Но Приходи только в том случае, если Аннхен заснет, а не заснет, тогда пошли мне Иоганну. Впрочем, не надо, не заблужусь и одна.
В первый день Розвита довольно быстро нашла свою госпожу. Эффи отдыхала на скамейке, тянувшейся вдоль длинного деревянного склада, и рассматривала невысокое старинное здание, находившееся напротив, желтое, с выкрашенными в черный цвет массивными балками. Здесь была закусочная, куда небогатые горожане заходили выпить кружку пива или сыграть свое соло. Было еще довольно светло, но в окнах уже горели огни,, освещая сугробы у дома и несколько деревьев в стороне.
– – Смотри, как красиво, Розвита!
Это повторялось в течение нескольких дней. Но по-, том Розвита уже почти никогда не находила свою госпожу ни на площади с каруселью, ни на скамейке у склада.
Когда же, вернувшись домой, она входила в прихожую, навстречу ей шла Эффи и говорила:
– Где ты только пропадаешь, Розвита? Я ведь давно уже дома.
Так проходили недели. Дело с гусарами из-за трудностей, чинимых городскими властями, можно сказать, провалилось. Но поскольку переговоры официально еще не закончились и даже возобновились, теперь уже в более высокой инстанции – в штабе корпуса, Крампа-са вызвали неожиданно в Штеттин, чтобы послушать его мнение в связи с этим вопросом. Оттуда он на второй день прислал Инштеттену записку: «Пардон, Инштеттен, я вынужден был уехать по-французски, все произошло неожиданно быстро. Впрочем, постараюсь затянуть это дело подольше: ведь так приятно хоть изредка вырваться. Передайте привет Вашей супруге, с ее стороны я всегда встречал самый любезный прием!»
Инштеттен прочитал эту записку Эффи. Она осталась спокойной, только сказала, немного помолчав:
– Вот и хорошо.
– Что ты имеешь в виду?
– Да то, что Крампас уехал. Вечно он рассказывает одни и те же истории. Когда вернется, хоть в первое время послушаем что-нибудь новое.
Инштеттен внимательно посмотрел на жену, но ничего не заметил, и его подозрения улеглись.
– Я ведь тоже собираюсь уехать, – сказал он немного спустя, – и даже в Берлин. Тогда, наверное, и у меня будут новости.
Эффи невольно улыбнулась про себя, хотя ей стало вдруг очень грустно. Она вспомнила, как Крампас сказал в день их первой прогулки, что муж разыгрывает комедию, пугая ее привидением. Великий воспитатель и педагог! Но, может быть, он по-своему прав? Быть может, комедия все же нужна? И в голове снова завертелись противоречивые мысли, то злые, то добрые.
На третий день Инштеттен уехал.
О том, что он собирается делать в Берлине, он ей ничего не сказал.
Глава двадцать первая
Через четыре дня после отъезда Инштеттена вернул-ся Крампас и привез известие, что в верхах категорически отказались от мысли разместить в Кессине два эскадрона гусар. Есть множество небольших городов, которые сами стараются заполучить кавалеристов, тем более что речь идет о гусарах генерала Блюхера. В верхах привыкли к тому, что их предложения всегда находят самый горячий прием, им еще ни разу не приходилось сталкиваться с каким-либо неудовольствием или даже с тенью нерешительности. Когда Крампас изложил все это членам городского магистрата, у многих вытянулись лица, торжествовал только Гизпоблер, который считал: так им и надо, этим филистерам. Многим жителям это, конечно, не очень понравилось, даже некоторые консулы вместе со своими дочерьми громко выражали неудовольствие, а в общем эту историю скоро забыли, быть может потому, что население Кессина, по крайней мере его привилегированную часть, больше интересовал вопрос: «Чем занят в Берлине Инштеттен?» В городе не хотели терять ландрата, к которому все относились исключительно хорошо, а о его поездке меж тем носились самые невероятные слухи. Они, очевидно, распространялись Гизгюблером, а может быть, даже и исходили от него. Между прочим, говорили о том, что Инштеттена отправляют в качестве главы посольства в Марокко, что он повезет туда подарки, среди которых будет не только традиционная ваза с изображением Sanssouci и Нового дворца, но и какая-то необыкновенная большая мороженица. Эта деталь, если принять во внимание марокканскую жару, казалась настолько правдоподобной, что верили и всему остальному.
Эффи тоже слышала об этих разговорах. Еще недавно это только бы развеселило ее, но в том душевном смятении, в котором она находилась с конца минувшего года, она уже не была способна смеяться по-прежнему беззаветно и весело. В ее лице появились какие-то новые черточки, а прежнее детски-шаловливое и девически-трогательное выражение, которое она сохраняла еще и после замужества, стало исчезать. Прогулки на берег и в питомник, которые она прекратила во время поездки Крампаса в Штеттин, Эффи снова возобновила после его возвращения. Даже плохая погода не могла ей теперь помешать. Как и прежде, она договаривалась с Розви-той встретиться где-нибудь в конце Рипербана или у кладбища, но к месту свидания она теперь уже почти никогда не являлась.
– Ах, Розвита, мне нужно было бы тебя побранить, ты меня никогда не находишь. Впрочем, это неважно! Я теперь ничего не боюсь, даже кладбище не путает меня, а в лесу я вообще никого не встречаю.
Это было накануне приезда Инштеттена. Розвите было не до госпожи: она занималась развешиванием в доме гирлянд. Даже акула оказалась украшенной веткой сосны и выглядела теперь еще более странно, чем прежде.
– Ой, сколько зелени! Это ты чудесно придумала. Он любит зелень и будет очень доволен, когда завтра приедет. Я вот только не знаю, пойти мне сегодня на прогулку или не надо. Доктор Ганнеманн настаивает на ежедневных прогулках; он говорит, что я недостаточно серьезно отношусь к его советам, иначе бы я выглядела, по его словам, намного лучше. Но сегодня мне совсем не хочется идти, моросит мелкий дождик и небо такое серое.