Эффи Брист
Шрифт:
– Странное изречение для пасторской дочки. Ну, читай же письмо. Вот тебе нож для бумаги.
Эффи вскрыла конверт и стала читать:
«Милая Эффи. Пишу из Берлина, где я нахожусь со вчерашнего дня. Приехала на консультацию к Швейггеру [86] . Когда я пришла на прием, он вдруг принялся меня поздравлять. С чем? Я даже не могла догадаться. Оказывается, директор департамента Вюллерсдорф рассказал ему, что Инштеттена переводят в Берлин, в министерство. Конечно, мне было немного досадно, что такие вещи узнаешь от третьих лиц. Но я так рада за вас,
note 86
Швейггер К. (1830 - 1905) - директор университетской глазной клиники.
Луиза фон Б.»
Эффи положила письмо, ничего не сказав. Ей было ясно, что теперь делать, но заговорить об этом первой она не хотела. Пусть начнет Инштеттен, а она как бы нехотя согласится.
Инштеттен и в самом деле пришел ей на помощь.
– Как, и это тебя ничуть не волнует?
– Как тебе сказать, в каждом деле есть своя обратная сторона. Меня, конечно, радует, что я увижу маму и притом всего через несколько дней. Но тут есть несколько «но».
– А именно?
– Мама, как ты знаешь, весьма решительная женщина и приучила нас считаться только с ее собственной волей. Папа ей во всем уступает. А мне хочется иметь квартиру по своему собственному вкусу и такую мебель, какая нравится мне.
Инштеттен засмеялся.
– И это все?
– По-моему, этого вполне достаточно. Однако это не все. – И тут, собрав все свои силы, она посмотрела ему прямо в глаза и сказала: – И еще – мне не хочется сейчас расставаться с тобой.
– Плутовка! Ты так говоришь, потому что знаешь мое слабое место. Но все мы тщеславны, и мне приятно этому верить. А раз приятно верить, надо показать себя героем, способным на акт самоотречения. Ну что ж, поезжай, когда сочтешь это нужным и когда тебе подскажет сердце.
– Не говори так, Геерт. А что значит: «Когда тебе подскажет сердце»? Этим ты как бы насильно заставляешь меня быть нежной с тобой, и мне, очевидно, нужно кокетливо ответить: «Ах, Геерт, в таком случае я никогда не уеду», – или что-нибудь в этом роде.
Инштеттен погрозил ей пальцем.
– Ну и тонкая ты женщина, Эффи. А я-то думал, ты еще ребенок, но теперь вижу, ты не отстаешь от других. Ну, хорошо, оставим это. Как говорит твой папа, «это темный лес». Скажи лучше, когда ты поедешь?
– Сегодня у нас вторник. Ну что ж, скажем, в пятницу днем,
– Решено. А когда ты вернешься?
– Скажем, вечером в понедельник. Следовательно, через три дня.
– Так быстро? В три дня трудно со всем управиться. Да и мама тебя не отпустит так скоро!
– Тогда – на мое усмотрение!
– Отлично.
И Инштеттен поднялся: ему было уже пора отправляться на службу.
Дни, оставшиеся до отъезда, летели как птицы. Роз-вита была очень довольна, что они переезжают в Берлин.
– Да, сударыня. Кессин, конечно, тоже ничего, но до Берлина ему далеко: вот, скажем, конка – как зазвенит, не знаешь, куда и бежать: не то налево, не то направо, а иногда так прямо кажется, что тебя уже переехало. Здесь таких вещей не бывает. Иной раз за целый день не увидишь и пяти человек. И все тебе дюны кругом да море. А море шумит себе, шумит, а толку чуть.
– Ты. права, Розвита. Шумит себе, шумит, а жизни настоящей нет. Невольно начинают закрадываться глупые мысли. Ты, я думаюг не будешь отрицать, – не от хорошей жизни ты стала заигрывать с Крузе.
– Ах, что вы, сударыня...
– Нет, нет, я не хочу учинять никакого допроса. Да и ты, конечно, никогда не сознаешься. Ну, вот что, возьми с собой побольше вещей. Собственно говоря, тебе нужно захватить все свои вещи и все, что нужно для Аннхен!
– А разве мы не вернемся?
– Я-то вернусь. На этом настаивает муж. Но вы, наверное, останетесь у моей мамы. Следи, чтобы она не очень баловала Аннхен. Со мной она порою бывала строга, но, знаешь, внучка – дело другое...
– К тому же, нашу Аннхен прямо хочется съесть. Каждого тянет ее поласкать.
Это было в четверг накануне отъезда. Инштеттен поехал в округ по служебным делам, его ожидали лишь к вечеру. После обеда Эффи отправилась в город, в сторону Рыночной площади. Здесь она заглянула в аптеку и попросила отпустить ей флакон Sal volatile (Ароматическая соль /лат./).
– Никогда не знаешь, кто окажется в вагоне попутчиком, – сказала она помощнику аптекаря, старичку, с которым всегда охотно болтала и который, – как и Гизгюблер, просто обожал ее.
– Скажите, пожалуйста, господин доктор у себя? – « спросила она, положив флакончик в сумку.
– Конечно, сударыня. Он в соседней комнате читает газеты.
– Я ему не помешаю?
– Ни в коем случае, сударыня.
И Эффи вошла в небольшую, высокую комнату с полками на стенах, где стояли всевозможные колбы и реторты; только на одной стене вместо полок были сделаны расположенные по алфавиту ящики с железными колечками – сюда клали рецепты.
Гизгюблер просиял от радости и в то же время смутился.
– Какая честь! Вы здесь, сударыня... среди моих реторт! Надеюсь, вы разрешите предложить вам присесть на минутку?
– Конечно, дорогой Гизгюблер. Только действительно на минутку. Я ведь пришла попрощаться с вами.
– Но, сударыня, ведь вы еще вернетесь?! Я слышал, через три-четыре дня...
– Да, мой друг, я обещала вернуться, мы даже договорились с мужем, что я снова буду в Кессине самое большее через неделю. Но может случиться, что я уже и не вернусь сюда. Нужно вам сказать, бывает тысяча всяких случайностей... Вы, кажется, хотите возразить, что я еще так молода... И молодые тоже умирают. И потом, не только это. Словом, я хочу попрощаться, как если бы уезжала навсегда.