Эфирное время
Шрифт:
На репетиции я плясала «цыганочку», потом била чечетку, потом спела под гитару романс «Гори, гори, моя звезда». У янки потекли настоящие крупные слезы. Теперь каждый вечер он заезжает за мной в своем открытом черном автомобиле и протяжно сигналит у подъезда. Багровые розы, огромные, пухлые, на фоне белоснежного костюма, навевают не самые радостные воспоминания. Но хватит об этом. Все осталось там, в России. Дуглас Диккенс — это не купец Болякин.
Сегодня, всего час назад, он предложил мне отправиться с ним в Америку, в Голливуд. Оказывается,
— Чем ты так увлеклась? — Дмитрий Владимирович подошел так тихо, что Варя вздрогнула.
Он взял у нее из рук книгу. На обложке была фотография американской кинозвезды тридцатых годов Софи Порье.
— Никогда не думала, что она была русской, — сказала Варя, — оказывается, ее звали Софья Константиновна Батурина, и псевдоним Порье она взяла себе в память о своей первой любви. Здесь выдержки из ее дневника, потрясающая любовь с каким-то несчастным старым графом, которого отравила сумасшедшая жена. Совершенно реальные события интереснее любого романа.
— Ну, во-первых, далеко не все события, описанные здесь, реальны. Многое придумано, ведь проверить нельзя.
— Ну, если это и выдумки, все равно интересно. Книга валялась на тумбочке у кровати, ты тоже ее читал, не мог оторваться. Между прочим, если ты посмотришь внимательно, то заметишь, как мы с ней похожи. А она считалась одной из самых красивых актрис довоенного кино. Гениально танцевала чечетку и пела русские романсы. Ну, посмотри. — Варя пролистала вкладку с иллюстрациями, показала несколько фотографий, повертела головой, повторяя ракурсы, в которых была заснята Соня Батурина.
— Да, действительно что-то есть, — кивнул Мальцев.
— Кстати, на портрете, который висит в гостиной, не она ли, не Софья Батурина в юности? Она ведь описывает в своем дневнике, как граф рисовал ее с брошкой у горла.
— Она. Паша увлекается старым голливудским кино, особенно фильмами тридцатых. Вот и купил этот портрет, когда узнал, что на нем Софи Порье в юности.
— А что, брошка, которую она зарыла в саду, действительно такая дорогая? Интересно, нашел потом кто-нибудь эту серебряную шкатулку?
— Ладно, хватит, — Мальцев внезапно повысил голос, у него стали неприятные злые глаза, — ты бы лучше к экзаменам готовилась, читала то, что надо по программе.
За окном послышался звук мотора Мальцев взглянул на часы и отправило вниз, в гостиную. Варя подбежала к окну и увидела, как въезжает в ворота голубой седан Павла Владимировича.
Через несколько минут раздались шаги по лестнице. Прежде чем они поднялись в кабинет и закрыли за собой дверь, Варя услышала обрывок разговора. Дмитрий Владимирович был сильно раздражен и говорил на повышенных тонах, почти кричал что случалось с ним редко.
— Он сказал,
— Митя, не кричи. Там вроде бы дело об убийстве тележурналиста, но никаких подробностей я не знаю. Как ты понимаешь, оперативник профессору Удальцову подробностей не докладывал, а Удальцов мне — тем более. Существует тайна следствия.
— Хорошо, Павлик, тележурналист это хоть что-то. Это уже теплее. Я попробую уточнить в прокуратуре… Вот что, позвони ему, пусть даст оперативнику твой телефон, пусть скажет, что ты уже в Москве. Ну, придумай какой-нибудь предлог.
Хлопнула дверь кабинета. Голоса затихли.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Беляева готова была приехать в следственный отдел прямо с утра. Она сообщила, что у нее есть два часа свободного времени, с десяти до двенадцати. Но Илья Никитич представил, сколько любопытных под разными невинными предлогами станет заглядывать в его маленький кабинет, когда по УВД пойдет слух, что у него сидит сама Елизавета Беляева. Вряд ли удастся нормально побеседовать.
— Если не возражаете, я лучше подъеду к вам домой, прямо сейчас.
— Да, конечно. — Она подробно объяснила, как добираться.
Илья Никитич, ожидал, что попадет в роскошную квартиру, где комнат не меньше пяти, а скорее всего, это будет двухэтажный пентхауз со стеклянной оранжереей в одной из так называемых «лужковских» новостроек для очень богатых людей.
Но оказалось, телезвезда живет в обычном сталинском доме, в трехкомнатной квартире, без всяких оранжерей.
Без грима, в джинсах и свитере, Беляева выглядела, пожалуй, даже привлекательней, чем на экране. Во всяком случае, так показалось Илье Никитичу, который вообще не любил подкрашенных женских лиц.
— Чай? Кофе?
— Если чай в пакетиках, то лучше кофе.
— А если кофе растворимый, то лучше чай, — она улыбнулась, — я сварю кофе потому что сама еще не завтракала. Честно говоря, я только что встала и все никак не могу проснуться.
Илья Никитич заметил, что глаза у нее действительно сонные, даже как будто воспаленные.
— Значит, убийцу Артема пока не нашли? — спросила она, стоя у плиты и следя за пеной, поднимающейся в большой медной турке.
— Пока нет. Сколько лет вы были знакомы с Бутейко?
— Лет пять, не меньше, — она сняла турку с плиты, разлила кофе по маленьким чашкам, села напротив, — вам, вероятно, уже сообщили, что у нас с Артемом сложились очень скверные отношения.
— Да, мне говорили, и я видел несколько старых передач в записи.
— Какие именно передачи, если не секрет? — Она отхлебнула кофе, поморщилась, потому что он был слишком горячий, встала, достала из холодильника пачку грейпфрутового сока. — Вам налить?