Эфирное время
Шрифт:
Во сне Елизавета Павловна замерзла, Но проснуться не могла. Холод вошел в сон вместе с воем ветра и мерным стуком капель о стекло. Ветер выл уже не за окном гостиницы, не в Монреале, а в старинной дубовой роще, в подмосковном поселке Батурине.
Кончался сентябрь, он был дождливым, и опавшие листья быстро теряли нарядный желто-оранжевый окрас, безобразно темнели, гнили, тяжелый дождь и резиновые сапоги редких дачников втаптывали их в мягкий суглинок.
В двухэтажном доме у рощи давно жили чужие люди.
Огромный, в двадцать соток участок в элитарном подмосковном поселке «Батурине»
Чем старше становилась Лиза, тем неуютней чувствовала себя на даче, в чужом враждебном семействе. Ее попрекали, что все время читает книжки и не помогает копаться в огороде, дядя Валерий обязательно за столом повторял: «Кто не работает, тот не ест», и у Лизы застревал в горле кусок редиски. С каждым годом она приезжала на дачу все реже, в комнате, где она обычно жила, устроили что-то вроде кладовки, поменяли замки на калитке и на двери дома, и ключей Лизе не дали.
Бабушка Надежда не успела оставить завещания, Валерий и Зоя ловко, быстро переоформили дом и участок на тетю Клаву, наверное, сунули взятку в поселковом совете, щедро заплатили нотариусу, в общем, по документам единственной владелицей оказалась Клавдия, и она, разумеется, завещала дачу сыну. Бездетные Валерий и Зоя осуществили наконец свою многолетнюю мечту, стали полноправными хозяевами дома и участка.
Родители Лизы пробовали спорить, но не через суд, а просто по телефону. Они объясняли родственникам, что Лиза выросла в этом доме, очень его любит, что так порядочные люди не поступают. Но эти сентиментальные доводы вызывали у Валерия и Зои здоровый саркастический смех.
Лиза к тому времени была уже вполне взрослой, чтобы попытаться отвоевать половину дома и участка, но не хотела пачкаться. Она трезво оценивала свои силы и знала, что с Валерием и Зоей тягаться не стоит. Они способны вцепиться зубами в то, что хотят иметь, и готовы за это любому перегрызть глотку, истрепать нервы. Они способны, она — нет, а ее родители тем более. Она решила, что больше никогда не приедет в поселок, пусть дачная жизнь останется светлым теплым воспоминанием, и уютный деревянный дом не превратится в поле боя.
С тех пор прошло пятнадцать лет, Лиза так ни разу не побывала в поселке. Но этой осенью приехала, чтобы похоронить свою Лоту именно там, в дубовой роще.
Старая собака прожила после операции всего два месяца. В начале сентября у нее отнялись задние лапы. Умирала она долго, мучительно, до последнего дыхания все пыталась встать, глядела на Лизу покорными, совершенно человеческими глазами и каждый раз начинала дрожать, когда кто-нибудь в семье заводил разговор о том, что хватит мучить животное, надо Лоту усыпить.
— Кажется, собака для тебя дороже всех нас, вместе взятых, —
Лиза ловила себя на том, что при муже и при детях стесняется плакать, стыдится своей острой, невыносимой жалости.
— Никогда не думал, что ты, мамочка, такая сентиментальная, — сказал как-то сын Витя, услышав, как она ночью разговаривает с Лотой, баюкает пса, словно младенца.
Впервые в жизни она позволила себе на некоторое время выйти из роли спокойной, надежной, железной отличницы, свободной от сантиментов, полностью владеющей своими эмоциями. На работе, среди чужих, еще держалась, но с близкими не могла, и это их пугало, раздражало. Даже дочь Надюша холодно пожимала плечиками, глядя на мамины слезы, и разумно замечала что собака — не человек.
Только с Юрой она не чувствовала себя виноватой, он не считал, что так сильно переживать из-за собаки ненормально, неприлично. Перед ним не стыдно было плакать от жалости и бессилия. Он понимал ее без всяких объяснений. С ним хорошо было молчать, сидя в машине, и слушать, как сентябрьский дождь стучит по крыше. Для того чтобы успокоиться и согреться, достаточно было просто уткнуться носом в его плечо, вдохнуть запах прокуренного свитера.
Лота умерла ночью, после долгих мучительных судорог. Лиза сидела на полу, держала ее голову на коленях и чувствовала, как отчаянно борется со смертью живое существо. У животных нет бессмертной души, им страшнее умирать, они уходят в никуда, в черноту. Возможно, это глупость, приторные сантименты, которые не стоят ни гроша.
Возможно, прав был муж, когда говорил, что она ведет себя словно выжившая из ума слезливая старая дева. В мире столько кошмара, настоящего человеческого горя, а тут всего лишь собака, к тому же капризная, недобрая, к тому же с ней было так тяжело в последнее время, она ходила под себя, и запах не истреблялся никакими моющими средствами, она громко всхлипывала ночами, все пыталась встать на четыре лапы, падала с грохотом, будила мужа и детей, которым рано вставать.
— Послушай, ты хотя бы отдаешь себе отчет, что это ненормально — так переживать из-за собаки? — услышала Лиза голос мужа и только тогда заметила, что Лота уже не дышит, а сама она захлебывается слезами.
С тех пор прошло совсем немного времени, ей часто снился дождливый, до черноты пасмурный день, когда вместе с Юрой они поехали в поселок «Большевик», который теперь назывался Батурине, чтобы там, в дубовой роще, похоронить собаку.
Из-под колес вишневой «шкоды-фелиции» летели брызги, дождь заливал ветровое стекло.
— Почему ты дрожишь, Лизонька? — не отрывая глаз от дороги, Юра тронул ее руку. — Если холодно, я могу включить печь.
— Не нужно. Это нервное.
— Ты боишься, нас увидят?
— Нет. В поселке сейчас пусто, в плаще под капюшоном вряд ли кто-то узнает. К тому же темнеет… Нет, ничего я не боюсь, просто я не была здесь пятнадцать лет. Я очень любила в детстве эту дорогу поворот к роще. Почти ничего не изменилось.
Машину оставили у небольшой поляны, где когда-то была волейбольная площадка, в рощу зашли со стороны соседней улицы. Лиза издалека заметила, что в окне старого деревянного дома горит свет, и отвернулась.