Эфирное время
Шрифт:
И правда, деревенская жизнь подействовала на нее удивительно благотворно. Она самозабвенно окунулась в сложный, полный забот и интриг мир домашнего хозяйства. Горячая подозрительность ее сосредоточилась теперь на управляющем, на архитекторе, которому было поручено заниматься капитальным ремонтом дома, на плотниках и малярах, которые, как ей казалось, крадут краску и гвозди, на скотном дворе, где, по ее мнению, разбавляли молоко. Вся ее мощная энергия уходила на брань с кухаркой, прачкой, горничными.
Многообразная хозяйственная деятельность отчасти примирила Ирину Тихоновну с мужем. Граф из врага сделался союзником. Он
Правда, такая идиллия между супругами длилась не более двух дней, Ирина Тихоновна любила разнообразие, и тема воровства ей надоедала. Она принималась подробно расспрашивать графа о службе, о том, с кем и где он проводит вечера, и не верила его подробным отчетам. Подозрительность ее вспыхивала с новой силой, опаляла графа своим беспощадным огнем, и он, сославшись на срочные дела, удирал в Москву.
Соблюдая предельную осторожность, он завел себе опрятную молоденькую немку Гретхен из кондитерской, снял для нее небольшую квартиру на Пречистенке и потихоньку утешался два раза в неделю. Но немка скоро наскучила ему. Через месяц кондитершу сменила драматическая артистка, огненно-рыжая Маргарита Крестовская. Граф увлекся всерьез, тонкие белые руки, нежный профиль и прозрачные зеленые глаза почти свели Михаила Ивановича с ума, что было непозволительно в его положении. Граф все чаще заставал в квартире на Пречистенке непризнанных гениев, поэтов, художников, артистов, однако смотрел на это сквозь пальцы. Маргоша в шелковом черном халате с зелеными лилиями возлежала на кушетке, курила и, прикрыв изумрудные глаза, нараспев читала стихи модных символистов, гости устраивались прямо на полу, пили сладкие ликеры и простую водку.
Михаил Иванович не любил считать деньги, даже в собственном бумажнике, однако при всей своей рассеянности стал замечать, что всякий раз после нежного свидания бумажник худеет на несколько крупных купюр.
Однажды в туалетном ящике он нашел коробку со шприцем и пустую склянку из-под морфия.
Расстаться с красавицей оказалось не так просто, ей было известно, как опасается Михаил Иванович огласки, и пришлось наградить ее за молчание солидной денежной суммой.
Граф решил впредь быть осторожней и поселил на Пречистенке француженку-модистку Клер, заранее оговорив все условия их тайной любви. Несмотря на свои восемнадцать лет и загадочные черные глаза, Клер оказалась барышней рассудительной и практичной. С ней обо всем можно было договориться. Подарки она предпочитала получать деньгами, завела счет в банке, но и собственные обязательства выполняла честно. Граф решил, что ничего лучшего в ближайшее время не найдет, покой и гарантия секретности отчасти компенсировали недостаток страсти.
Однажды мрачным октябрьским вечером он лежал на кушетке в маленькой нарядной гостиной на Пречистенке. Он был в халате, курил трубку, лениво перелистывал томик Бальмонта. Мадемуазель счесывала свои каштановые локоны и весело щебетала, пересказывая графу содержание
В дверь позвонили, продолжая щебетать, Клер вышла в прихожую.
— О, мерси! Как красиво! — услышал граф ее радостный, удивленный голос. — Одну минуту, пожалуйста.
Она впорхнула в гостиную, подскочила к кушетке, чмокнула графа в щеку:
— Мон шер, там посыльный из цветочного магазина с целой корзиной белых хризантем, моих любимых. Надо дать ему на чай. Ты прелесть, мон ами, ты не забыл о дне моего рождения!
Граф о дне рождении Клер слышал впервые и никаких хризантем не заказывал, однако постарался на всякий случай скрыть удивление. Она поцеловала его еще раз, уже в губы, и в этот момент послышалось легкое покашливание.
— Вам что, милейший? — Граф чуть отстранился от Клер и увидел в дверях гостиной плечистого ухмыляющегося верзилу, которого узнал в ту же минуту. Это был Андрюха, личный шофер купца Болякина.
— Извольте одеться, ваше сиятельство. Тихон Тихонович велели доставить вас к нему в контору, — сказал шофер ни на кого не глядя, — прошу прощения, мамзель, — он козырнул по-военному, развернулся на каблуках и вышел вон.
— Ты завтра же подаешь в отставку и отправляешься в Болякино, — сообщил Тихон Тихонович, не поздоровавшись и даже не предлагая сесть, — я хочу наследников, а пока ты в Москве забавляешься с мамзелями, внуков мне не видать, как своих ушей.
— Позвольте, сударь, что за тон?! — Граф вспыхнул, но постарался взять себя в руки, уселся в кресло и закурил папиросу. — Я готов говорить с вами, Тихон Тихонович, но не здесь и не в таком тоне, — добавил он чуть тише.
— Говорить будем здесь и сейчас, каким тоном — мое дело, а папироску изволь загасить. Я дыму не терплю, — он пододвинул графу пустую мраморную чернильницу вместо пепельницы. Граф не просто загасил, а раскрошил папиросу в прах.
— Так-то, ваше сиятельство, — кивнул Тихон Тихонович, — а теперь изволь внимательно выслушать, что я тебе скажу. Я расплатился с долгами твоего покойного батюшки и содержу тебя в сытости не только из-за придури моей Ирины. Я думаю о будущем, о продолжении рода. Хочу, чтобы внуки и правнуки мои были графами, сиятельствами, — последние слова он произнес очень громко, при этом покраснев и стукнув кулаком по столу.
— Я русский дворянин, сударь, — ответил граф со спокойным достоинством, — и не позволю вам, сударь…
— Прощеньица просим! — перебил его купец с шутовским поклоном. — Мы люди не гордые. Можем с вашим сиятельством и развестись. Возвращайтесь к своей мамзели, но только с квартиры ей придется съехать, потому, как своими кровными денежками я за ваш сиятельный блуд платить не намерен. И дом на Неглинной придется освободить-с.
— Позвольте, но это мой дом… — произнес граф еле слышно.
— Был ваш-с. А теперь записан на имя вашей супруги, и вам это отлично известно. А коли ты думаешь, что проживешь на жалованье, то учти, ты должен мне четыреста тысяч ассигнациями. Вот так-с, — купец развел руками, — что делать, ваше сиятельство, я человек коммерческий, обязан все заранее просчитывать.
— Да почему же четыреста? — возмутился граф. — Долгов батюшкиных было всего на триста двадцать!
— Так восемьдесят ты успел потратить на себя, на заграницу, на артисток, мамзелей и прочее баловство-с.