Эфирное время
Шрифт:
— Ты мне этого не рассказывала.
— Ну конечно! Все я тебе рассказывала, просто ты, как Шерлок Холмс, удерживаешь в голове только ту информацию, которую считаешь необходимой для работы. Экономишь место, будто твоя голова что-то вроде книжного шкафа.
— Шерлок Холмс сравнивал память с чердаком, а не с книжным шкафом.
— Ну, все равно. Иногда то, что сегодня тебе кажется незначительным, завтра может оказаться необходимым звеном в цепи расследования. А не завтра, так через год. Но я говорю сейчас не об этом. Ты становишься черствым и бессердечным, Илюша. Не только события, но и живых людей ты начинаешь
— И все-таки про мерзавца с телекамерой, который преследовал Варю Богданову, ты мне ничего не говорила, мамочка, — быстро произнес Илья Никитич.
— Говорила, Илюша. Несколько раз рассказывала. Ты меня не слышал. Просто у тебя тогда не было дела об убийстве скандального журналиста.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
— Что случилось, господин Красавченко? Вы же собирались улетать, — произнесла Лиза по-английски, смерив его холодным равнодушным взглядом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он тоже по-английски и, не дожидаясь приглашения, уселся к ним за столик. — Я так волновался за вас, вы вчера плохо выглядели, были бледной, очень рассеянной. Вам не кажется, — обратился он к американке с доверительной улыбкой, — что русские женщины слишком загружают себя работой и совсем не думают об отдыхе?
— Вероятно, вы правы, — холодно кивнула Керри и поднялась, — перерыв кончается через пять минут. Жду вас в зале, Лиза, — она посмотрела на нее долгим многозначительным взглядом и ушла, оставив их вдвоем.
— Я написала заявление в местную полицию, — тихо сказала Лиза по-русски, — мне уже сделали анализ крови, через несколько часов будет установлено вещество, которое вы добавили в вино.
— Анализ вам делали прямо в полицейском участке? — деловито осведомился Красавченко.
— Да, там есть врач.
— Кровь брали из пальца или из вены?
— Из вены.
Он ловко схватил ее за левую кисть и закатал рукав до локтя. Она вырвала руку, он попытался схватить правую, но она вскочила и произнесла довольно громко по-английски:
— Вы слишком много выпили с утра, сэр! Вы ведете себя неприлично!
Два молодых японца за соседним столиком обернулись.
— Сядьте, Лиза. Сядьте и успокойтесь, — в его глазах не было ни тени испуга. Он смотрел на нее с холодным любопытством, как на лабораторную мышь. — Вы даже не сумеете ответить мне, где находится ближайший полицейский участок.
— Через два квартала, за собором Святой Екатерины.
— Не надо блефовать, это не в ваших интересах. Ни в какую полицию вы не обращались, и делать этого не станете. Вам просто не о чем заявлять. К тому же через два дня вы возвращаетесь домой. Вас ждет работа, семья и еще один человек, по которому вы так соскучились. А в полиции здесь, как и везде, сплошные бюрократы. Если предположить невозможное и заявление ваше будет принято, начнется волокита, вам придется задержаться в Канаде, причем за собственный счет. Это дорого, хлопотно, а главное, совершенно бесполезно. Нет признаков преступления. Вы живы, здоровы, отлично
— Вы подсыпали мне в вино какое-то психотропное средство.
— Да Бог с вами, Елизавета Павловна — засмеялся Красавченко, — за кого вы меня принимаете?
Лиза не знала, что ответить. Но ей и не пришлось отвечать. Участников конференции уже в третий раз приглашали пройти в зал. Перерыв кончился. У столика выросла мощная фигура норвежского профессора Ханса Хансена, он подхватил Лизу под руку.
— Мы с вами опаздываем, леди.
У входа в зал ее догнал Красавченко.
— Вы все-таки удивительно рассеянны, Елизавета Павловна. Все теряете, забываете. — Он театрально закатил глаза и произнес громко, по-английски:
— Вот что делает любовь с женщиной!
— Пошел вон, — прошептала Лиза по-русски.
— Елизавета Павловна, выбирайте выражения, — ответил он также шепотом, — вот, возьмите, вы оставили документы на столе. После конференции жду вас в баре на двенадцатом этаже.
— Долго придется ждать.
— Думаю, нет. Вы придете сразу. Вы бегом прибежите. — Он ослепительно улыбнулся и исчез в толпе.
В зале Лиза нашла американку. Та пролистывала документы, выделяла какие-то абзацы разноцветными маркерами, ставила вопросительные и восклицательные знаки на полях.
— Керри, мы не договорили, — прошептала Лиза, усаживаясь рядом, — откуда вы знаете этого человека? Кто он?
— Он проходимец, — ответила американка тоже шепотом, не отрывая глаз от ксероксных страниц.
— Почему вы так решили?
— У него это написано на лице. У него бегают глаза. Он навязывает свое общество.
— И это все, что вам известно?
— Более, чем достаточно.
— Как вы узнали его фамилию, Керри?
— Я слышала, как он знакомился с вами. Я тоже завтракаю во фруктовом баре на седьмом этаже. Он все время возле вас крутится, Лиза. В списке членов российской делегации его фамилии нет. Ни один из присутствующих на конференции представителей российского Министерства иностранных дел с ним не знаком. Он живет в гостинице как частное лицо. Возможно, он и числится при министерстве, но на какой должности и в каком качестве — неизвестно. Я думаю, он тайный агент КГБ.
— Вы специально интересовались? Спрашивали о нем наших дипломатов и гостиничную администрацию? — удивилась Лиза.
— Да. Кое-кого я о нем спросила.
— Зачем?
— Он мне не понравился. Очень скользкий и неопределенный тип. Мне стало интересно, верно ли я угадала, что этот человек не тот, за кого себя выдает. В восьмидесятом году я побывала в СССР на Олимпиаде. Перед поездкой мы проходили специальный инструктаж, нас учили по некоторым признакам распознавать агентов КГБ.
— Но с тех пор прошло двадцать лет, Керри.
— Да, конечно. Организации с таким названием в России уже нет, хотя смена вывески ничего не значит. Будьте с ним осторожней, Лиза.
На трибуну вышел буддийский монах, бритый, в красной простыне, с голым плечом. Он говорил по-монгольски, и все надели наушники, в которых звучал синхронный перевод. Керри выключила в наушниках звук и углубилась в чтение бумаг. Лиза последовала ее примеру, достала листы из пластиковой папки и почувствовала острый приступ тошноты, такой острый, что рефлекторно зажала рот ладонью.