Египетские новеллы

Идрис Юсуф

В одно мгновение небо озарилось огнями. Раздался оглушительный грохот. Это были бомбы. Они разворачивали землю, поднимали волны на море, образовывали вулканы. Все произошло в один миг. Грохот и шум исходили отовсюду: от закрытых окон, от содрогающихся зданий. Я отошел от окна и направился в другую комнату. Закрыв уши руками, я пытался успокоиться, но мне это не удавалось.

Разрывы бомб становились все слышнее, все ближе. Мне казалось, что соседние дома начинают рушиться, погребая тех, кто в них находится, подобно лавине, падающей вниз с высокой горы… Было безумием оставаться далее в помещении, но я все шагал взад и вперед по комнате.

Взрывы

бомб продолжались. Мне представилось, что ад открыл свои врата. На небе и на земле все колебалось и горело… Неужели я останусь здесь, чтобы быть погребенным под обломками? Никто не узнает, где моя могила… Я слышал шум шагов соседей, спускающихся по лестнице, и решил тоже пойти в укрытие.

Там люди теснились, толкая друг друга. Говор перемешивался с криками. Больше всего меня раздражали вопли женщин, усиливавшиеся по мере того, как раздавались новые взрывы, от которых все вокруг содрогалось. В небе показались самолеты. Они направлялись к своим целям. Тогда все замолчали.

При свете пожаров видно было, как падают бомбы. Глаза людей блестели, душа замирала от страха. Каждый смотрел в лицо другому, словно хотел узнать, о чем думает сосед. А в голове у всех была только одна мысль, ужасная мысль… О ужас! Языки у всех прилипли к гортани. Шепот прекратился, даже дети замолкли.

Все кругом было окутано черными, густыми клубами дыма… Наступила зловещая тишина. Не было слышно ни шепота, ни шороха. Казалось, даже сердца перестали биться. Время тянулось удивительно медленно. Взгляды людей были напряжены. Дыхание затаено. Даже те, которые ранее перекидывались шутками, рассказывали анекдоты, успокаивали женщин и забавляли детей, теперь молчали. Их лица были бледны… Все чувствовали неминуемую опасность.

Это страшное молчание было нарушено ожесточенными разрывами бомб. Все закричали, толкая и хватая за полы друг друга… Наступила полная растерянность. Сознательность была парализована. Люди ни о чем не думали, они смотрели, но ничего не видели, как будто их поразило прикосновение или объятие шайтанов.

И снова в этой могильной тишине повторились завывания самолета, послышались артиллерийские залпы и звуки разрывающихся где-то близко бомб. Пыль, проникая в укрытие, вызывала кашель, застилала глаза… Вдруг раздался взрыв страшной силы. Мне показалось, что бомба упала на мою голову. В исступленном состоянии, расталкивая людей, я выскочил наружу.

Не знаю, что случилось с теми несчастными, которые остались в укрытии, но я слышал, что бомба попала прямо в цель и, очевидно, разорвала прятавшихся там людей на куски… Не знаю, что произошло и со мной, когда я выбежал на улицу. Я пришел в себя только в госпитале, расположенном на живописном холме. Я не раз видел его, проходя по дороге в ар-Рамель. Бросая на него мимолетный взгляд, я и не предполагал, что моя судьба будет связана с этим зданием.

Хвала тебе, о аллах! Разве я сейчас не в лучшем положении, чем те, которые остались в укрытии? Они погребены под обломками. Разве можно забыть их бледные лица? Никогда… О аллах! Ты отнял у меня ногу, лишил средств к жизни. Завтра я уже не пойду в суд… Не буду защищать страждущих людей… Не зазвучит мой голос, как раньше. Разрывы бомб заставили его умолкнуть.

О аллах! Я не герой сражений, не солдат, раненный на поле боя, который по праву гордо идет по улицам, опираясь на костыли… Нет… У меня нет этой чести. Разве я смогу идти, как солдат или герой?

Но я хочу видеть свет… Свет прекрасного утра. Видеть лучи

солнца, играющие с волнами моря…

* * *

Я проснулся рано и попробовал облокотиться на кровать… Прошло уже больше недели, а я все еще лежал без движения, как труп приготовленный для бальзамирования… До меня донесся звон первого трамвая… Послышались голоса санитарок… Мои ноздри улавливали запах лекарств… Бесшумно проехала злополучная повозка, каждый день отвозящая кого-нибудь на тот свет…

Какое они сделали благодеяние, изолировав меня в этой комнате! Присутствие других больных раздражало бы меня. Я никогда не чувствовал сострадания к больным и беспомощным. Мое сердце вырезано из камня, и я всегда восхищался силой, в чем бы она ни проявлялась.

Они хорошо сделали, что запретили посещать меня. Я не хотел видеть людей, смотреть на тех глупцов, которые произносят избитые, заученные фразы сострадания, вызывающие только боль. Я не хотел видеть женщин, проливающих слезы.

* * *

Меня не прельщает жизнь в городе. Через некоторое время я уеду в деревню, на ферму… Я проведу остаток моих дней среди простых честных людей. Они будут уважать меня, несмотря на мои физические недостатки. Я же не буду смотреть на них, как на бедняков. Ведь они, как никто, верят в судьбу.

МАХМУД TAXИР ЛАШИН

Дом покорности [30]

30

Дом покорности — место временного заключения провинившейся жены, по решению мусульманского духовного суда.

Перевод А. Рашковской

Зал духовного суда, как обычно, битком набит посетителями — благородными и неблагородными, мужчинами и женщинами, истцами и ответчиками.

Здесь можно встретить мужчину, которому наскучила жена, и женщину, которой надоел муж; разведенную жену, требующую алиментов, и разведенного мужа, желающего вернуть себе сына. Здесь можно услышать и многое другое из области супружеских недоразумений и семейных осложнений. Большинство посетителей суда относится к низшему слою населения города, к среде, где сила страстей сильнее власти разума, но где люди не умеют изощряться в притворстве и лжи, то есть делать то, что является привилегией высших классов общества.

Да, все эти люди принадлежат к низам, мы видим здесь и фески, и покрывала женщин, и мулайи, и галябии…

Все громко разговаривают, так что ухо с трудом улавливает голос служителя, громко выкликающего фамилии. Во всех жалобах много общего, и каждый в этом зале легко может найти тему для беседы с соседом или случай излить ему душу.

В этой толпе неподалеку от двери в зал заседаний стоит Мамдух эфенди, турок по происхождению, высокий, крепкий, но несколько худой для своего роста. Пятьдесят прожитых лет не наложили на него заметного отпечатка. Под темно-русыми волосами — высокий гладкий лоб, за которым чувствуется изобретательный ум. Под ярко очерченными и сильно изогнутыми бровями проницательные глаза, в которых отражается решимость и упорство. Тщательно подкрученные усики и тонкие губы, обличающие вспыльчивый характер, завершают его портрет.