Египтянин. Путь воина

«Дай мне твои руки, что держат твой дух,

Чтобы я смог принять его и жить им.

Называй меня моим именем вечно – а мне

Без тебя всегда чего-то будет недоставать»

Из надписи на могиле в Долине царей.

Над красной, раскалённой от солнца долиной дрожал, переливаясь и струясь, знойный воздух. Верхушки пальм и корявые ветви сикоморов, росших по берегам Великой реки («итеру аа»), которую позже назовут Нилом, были покрыты таким слоем пыли, что их было трудно отличить от песка пустыни. Над Та Кемет 1 пронёсся палящий жгучий ветер, который дул почти пятьдесят дней, поднимая в вихрях тучи пыли

и песка. И теперь посеревшая поникшая зелень деревьев и трав, и сухая, растрескавшаяся земля, и обессилевшие от зноя и пыли люди и животные – всё жаждало влаги. На смену шему – самому страшному для жителей страны времени года – уже шёл благословенный ахет. А с ним и спасительный северный ветер, который сдувал пыль и освежал от зноя всю долину.

Солнце уже клонилось к горизонту, но от земли по-прежнему исходил горячий пар, духота становилась невыносимой, и в ней – ещё более плотными испарения потной толпы, двигавшейся по полузасыпанной песком дороге. Поднимая клубы пыли, рабы – полуголые, наголо остриженные, изнеможённые – тянули от реки к храму огромные сани с грузом каменных плит. Время от времени раздавались вскрикивания и хлёсткие удары плетей из гиппопотамовой кожи, которыми надсмотрщики подгоняли невольников.

Солнечные лучи заскользили по стенам недостроенного храма, по его гигантским пилонам и колоннам, проникли внутрь святилища, выхватывая из темноты треугольник двери и покрытый барельефами каменный массив. Нежно-розовыми тонами окрасило предзакатное солнце глыбы гранита, базальта и алебастра, громоздившиеся у стен храма, и уже отделанные колонны, вокруг которых было множество осколков и мелкого щебня.

Загорелый мускулистый юноша, одетый в белую набедренную повязку, сидел во дворе храма и следил за изготовлением гранитных блоков, предназначенных для создания обелисков. Взгляд его тёмных продолговатого разреза глаз под густыми, сросшимися у переносицы бровями выражал любопытство и пристальное внимание. Наблюдая за работой каменотёсов, он схватывал каждое движение, каждый изгиб человеческого тела. По выражению его лица было видно, как его изумляло и приводило в восторг это разнообразие форм, положений, поворотов. Он был так увлечён своими наблюдениями, что не сразу обратил внимание на окликнувший его голос.

– Ренси, – уже громче повторил один из мастеров, работавших при храме, – тебя зовёт зодчий!

Нехотя, с усилием Ренси оторвался от увлёкшего его занятия и направился к небольшому деревянному дому, где временно, пока шло строительство храма, жил руководивший всеми работами зодчий Анху.

Отец Ренси был придворным писцом и вместе с немалым наследством завещал ему свою профессию. Он постоянно твердил сыну, что должность писца – самая лучшая, потому что писец всегда начальник, его почитают и боятся. Свою уверенность он подкреплял изречением из книги поучений «Кемит»: «Что касается писца, который имеет какую-либо должность в столице, то он не будет в ней бедным». Дав сыну блестящее образование, он не сумел, однако, убедить его в превосходстве своего ремесла над другими. Ренси, ещё в детстве, глядя на рубивших гранит мастеров, изнывал от желания познать сущность камня, овладеть секретами ваяния. Стать скульптором, лучшим из лучших, – ничего большего он не хотел. Художник изображал человеческую фигуру в красках, ваятель – в камне, но, по мнению Ренси, созданное ими было одинаково безжизненно, лишено движений, чувств. Ренси же стремился в созданное им творения из камня вдохнуть жизнь. Стремился оправдать значение имени, которым египтяне издавна называли скульптора: «тот, кто создаёт жизнь»…

Зодчий Анху сидел на циновке за низким столом, сложив перед собою руки, большие, натруженные, с въевшейся в трещины серой каменной пылью; его широкое, с крупным орлиным

носом лицо выражало суровость.

Сгибаясь в пояснице, Ренси неуклюже поклонился.

Продолжая хранить молчание, зодчий выложил на стол папирусный свиток и жестом предложил Ренси ознакомиться с его содержанием. Ренси развернул свиток и, увидев печать одного влиятельного саисского вельможи, начал читать. Вельможа, состоявший в тесных отношениях с жреческой коллегией, возмущался тем, что скульптор Ренси, работая над изваянием племянника фараона, принца Танутамона, пренебрёг установленными формами и пропорциями.

Канон требовал воплощения в изображении идеального, не имеющего примет возраста облика. Согласно этого канона статуи подчинялись неизменным правилам: левая сторона была зеркальным отражением правой, голова поставлена прямо, губы плотно сомкнуты, глаза широко открыты, взгляд устремлён перед собой. Ренси отошёл от передавашихся из века в век правил и придал статуе Танутамона портретное сходство, отобразив неповторимые, присущие лишь ему черты. Подстрекаемый жрецами, которые ревностно следили за тем, чтобы художники и скульпторы следовали установленным канонам, вельможа предлагал Ренси оставить мысли о «богохульном» ваянии, иначе оно обернётся для него настоящей бедой.

Ренси прочитал донос с невозмутимым видом и передал его обратно зодчему, который всё это время внимательно наблюдал за ним.

– Ты понимаешь, Ренси, если бы не уважение к твоему отцу, – да снизойдёт на него благодать Осириса! – я должен был бы немедленно избавиться от тебя, – заговорил Анху, поднимаясь из-за стола. – Ты умеешь трудиться и делаешь это с любовью и сноровкой. Я допускаю, что из тебя получится превосходный скульптор, но вместе с тем советую не пытаться своими нововведениями затмить славу Аменхотепа, сына Хапи 2 .

– Никогда не помышлял об этом, – спокойно ответил Ренси.

Анху слегка наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Боги избрали тебя, наделив талантом ваятеля, чтобы ты служил им, прославляя их величие и бессмертие фараонов. Помимо этого, у тебя есть упорство. Но вместе с тем тебе присуще чувство превосходства над другими, что рождает непримиримость с чужим мнением. Подозреваю, что ты способен на опрометчивые и крайне рискованные поступки.

Ренси молча смотрел на зодчего; взгляд его глубоких карих глаз был мрачен.

– Ваятель властвует над временем, – продолжал Анху, – в его силах прибавить лет своему герою или же убавить. Но существуют незыблемые правила, от которых не смеет отступать ни один, пусть даже самый талантливый и прославленный, ваятель.

Анху выдержал паузу и прибавил с укором:

– Морщины, которыми ты избороздил чело статуи его высочества, выдают его подлинный возраст и делают его облик более угрюмым.

Наконец Ренси, поняв, что нужно как-то оправдаться перед зодчим, терпеливо пояснил:

– В то время, как я работал над изображением принца, он был чем-то крайне удручён, и мне захотелось в камне отразить состояние его души.

– И ради этого ты пренебрёг канонами, – вставил Анху.

– Ваятель не канонист, – твёрдо возразил Ренси, – это привилегия жрецов. Ваятель должен создавать нечто новое, опираясь на традиции, но не повторяя их!

Ему показалось, что в глазах зодчего что-то дрогнуло, но в следующее мгновение взгляд его принял прежнее выражение.

– Ренси, я оказался в трудном положении, – сказал Анху, подойдя к юноше вплотную и положив руку ему на плечо. – Я преклоняюсь перед твоим талантом, я готов предоставить в твоё распоряжение любой камень, но не имею права идти против воли жрецов. Я вынужден отстранить тебя от твоего любимого занятия. С завтрашнего дня ты будешь заниматься росписью потолка во внутреннем святилище.