Его батальон
Шрифт:
– Надо доложить на КП, – говорил Муратов. – Где старшина? Идите на КП.
– Не надо на КП, – сказал Волошин, приближаясь к нескольким темным фигурам. – Все вернулись?
– Все, товарищ комбат, – тише сказал Муратов. – На высоте «Малой» наши.
Волошин подошел ближе, трое бойцов в шапках с оттопыренными ушами выжидательно стояли, приставив к ногам винтовки.
– Были на высоте? – спросил он.
– Нет, товарищ комбат. До высоты не долезли, трясина там. И так вот, по колено, – сказал один из разведчиков и, распахнув полы шинели, показал темные, наверно,
– Что вы слышали?
– Наши там. Роют что-то. Слышно, как ругаются, и все такое. По-нашенски, по-русски.
Волошин молчал. То, что там наши, а не немцы, позволяло вздохнуть с облегчением, но такой метод разведки этих бойцов – на слух – явно не удовлетворял его. Наверно, заметив недоверие комбата к результатам своей работы, все тот же боец возбужденно сообщил подробности:
– Влезли в кусты, сидим ждем, слышим, они там долбят. Хотели уж лезть по воде, да слышим, по-нашему говорят. «Володя, – говорит, – куда ты подсумки положил?» – «На шинели, – говорит, – мои и твои». Ну понятно, наши, – с уверенностью заключил боец.
– Если наши, то надо установить с ними связь, – сказал комбат. – Договориться о взаимодействии на завтра. Вызовите сюда старшего лейтенанта Кизевича.
– Есть!
Боец побежал в направлении девятой роты, а Волошин задумчиво вглядывался в ту сторону, за болото. Разумеется, в темноте он ничего не увидел, но он знал, что на крохотном этом пригорочке больше взвода не расположишь. Впрочем, даже и взвод, окопавшись, мог бы помочь батальону огнем по высоте «Большой». Только кто его мог занять, этот бугор, – неужто подошел авангард соседа? Это было бы здорово.
Дожидаясь Кизевича, Волошин присел на твердые комья бруствера. Несколько стоящих возле него бойцов принялись усердно стучать ботинками – греть ноги.
– Что там, в самом деле невозможно пройти? – спросил комбат.
– Вода там, товарищ капитан. Не замерзла. Мы попробовали, провалились, насилу вылезли.
– А те как же прошли?
– А кто их знает. Может, где и есть проход. А ночью как найдешь?
«Так, так, – думал комбат. – Но вряд ли их там много. Может, секрет от соседа? Но все равно надо связаться. Надо кого-то послать».
Когда неторопливым шагом подошел из темноты Кизевич, Волошин сказал:
– У вас найдется толковый сержант?
– Это зачем?
– Установить связь с высотой «Малой». Что за болотцем.
– Что устанавливать! – передернул плечом Кизевич. – Там никого нет.
– Как нет? Вот люди пришли, слышали – голоса. Наши, русские.
– Что они могли слышать? Я до вечера туда смотрел – ни живой души. Может, они в темноте не на тот бугор вылезли? Может, правее взяли, там правда кто-то елозил вечером.
Комбат помолчал, не зная, как быть. Уверенный тон командира роты просто обескураживал, но и бойцы тоже были уверены, что не ошиблись.
– Мы прямо шли. Через кустики. Под самый бугор. Но там вода, болото не замерзло.
– Вот то-то – болото. Залезешь – не вылезешь, – сказал Кизевич и отвернулся.
– Тем не менее пошлите сержанта с бойцом. Пусть точно установят,
– Сержанта! У меня их много?
– Самохвалов у вас есть? Его и пошлите.
Кизевич молча постоял минуту и пошел в ночь, не скрывая своего недовольства новым приказом. Волошину это не очень понравилось, но командир девятой имел особый характер и поступал так не впервые. К тому же он лет на пять был старше Волошина, и это обстоятельство несколько сдерживало комбата в его официальных отношениях с ротным.
Волошин коротко простился с молчаливым, подавленным сегодня Муратовым и пошел в роту Самохина – надо было выяснить наконец относительно главной для них высоты, «Большой». Хотя он и понимал, что ночью силой двух бойцов немного чего разведаешь на довольно широком и мерзлом склоне, но все же. По крайней мере, хоть одна обнаруженная там мина позволила бы ему определить, что высота заминирована и что без ее разминирования нельзя начинать атаку. Но будет хуже, если они там ничего не обнаружат и он завтра влезет с батальоном на минное поле.
В этот раз комбат легко нашел в темноте над болотцем маленький блиндажик Самохина, возле которого его встретил старшина Грак. Он сказал, что лейтенант прилег отдохнуть и оставил его, Грака, дождаться возвращения с высоты разведчиков, которые все еще не вернулись. Комбат минуту молчаливо постоял возле траншейки, послушал: на высоте по-прежнему было тихо и глухо, ни один звук оттуда не долетал против ветра, и Волошин решил возвращаться на свой КП.
– Придут разведчики – сразу ко мне.
– Есть, товарищ комбат.
Дело с разведкой неожиданно затягивалось на обоих направлениях, и это не могло не беспокоить комбата. Особенно тревожила высота «Большая». Что-то очень уж долго не возвращался сержант, только бы он не напоролся там на боевое охранение немцев, думал Волошин. Пробираясь в темноте на свой пригорок с НП, он то и дело останавливался и слушал. Однажды ему показалось, что он слышит долетевшие с высоты голоса. Но, по-видимому, это были голоса немцев, потому что если бы разведчики были обнаружены, то наверняка бы вспыхнула перестрелка – без перестрелки не обошлось бы. Но пока там было тихо, теплилась надежда на удачу разведки.
В траншее НП дежурил уже не Прыгунов, а Титок, он тоже узнал комбата и не окликнул его, а лишь негромко потопал ногами, давая тем понять, что не спит, наблюдает и греется.
– Ну как, все тихо? – спросил Волошин.
– Тихо, товарищ комбат. Только машины урчали.
– Где урчали?
– Да там, на горбу этом.
– На горбу и будут урчать. Укрепляются.
Он прошел по траншее и поднял угол палатки на входе в свое жилище. Теперь тут было ненамного теплее, чем в поле, печка-бидон уже не горела, но карбидка тускло светила над ящиками. На его появление в углу возле телефонного аппарата завозился, начал продувать трубку заспанный, с поднятым воротником Чернорученко, рядом спал под полушубком, вытянув ноги, Гутман, возле которого калачиком свернулся намерзшийся за долгое дежурство Прыгунов. От ящиков поднял сонное лицо Маркин: