Его батальон
Шрифт:
– Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все необходимые распоряжения уже отданы.
– Да-а, – опечалясь, вздохнул Волошин. – Распоряжений, конечно, хватит...
– Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у него наскреблось.
– Товарищ десятый, – оживляясь, перебил его командир батальона. – А как все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже?
– Нет, будете выполнять, как назначено. Артбатарея открывает огонь ровно в шесть тридцать.
Волошин поморщился. Он так и знал, что это его обращение окончится неудачей, но вот не удержался.
Пока командир батальона разговаривал по телефону, принесли завтрак – Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко, с удовольствием принимаясь хлопотать возле котелков и буханок мерзлого хлеба.
Комбат положил на аппарат трубку.
– Вот, товарищ комбат, завтракайте.
Телефонист поставил на уголок ящика плоский алюминиевый котелок, облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба. Прыгунов на соломе развязывал вещевой мешок.
– Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут? А, вот сало...
Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную газету, положил на ящик.
– Вот, вам и лейтенанту.
Волошин понял: это был доппаек за март – месячная командирская надбавка к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже удивлявшая своей изысканной утонченностью, – в виде рыбных консервов, масла, печенья. Впрочем, масло и консервы теперь были заменены салом, что тоже весьма неплохо. Глядя, как Прыгунов старательно выискивает в вещмешке раскрошившиеся остатки печенья, Волошин взял один кусочек на зуб, попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший кулек.
– Угощайтесь, Чернорученко!
– Да ну...
– Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет.
– Это вам, – смутился Чернорученко. – Мы вот – пашано.
– Гутман придет, приберет, – сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко за свой котелок с супом. – И лейтенанту тут. Всем вместе.
«Не хотят – пусть прибирает Гутман», – подумал комбат. Он же есть это печенье просто стыдился, глядя, как отстранились от него бойцы. Тем не менее, как и все, он тоже был голоден и, чувствуя, как катастрофически убывали минуты тихого времени, знал: скоро станет не до еды. Он быстро выхлебал свои полкотелка остывшего пшенного супа и засунул в полевую сумку складную алюминиевую ложку.
В этот момент зазуммерил телефон.
– Начинается!
Действительно начиналось. Звонил ПНШ-2, требовал сведения о разведке обеих высот, и Волошин грубо ответил, что сам еще не получил этих сведений. С ПНШ он отвел душу, он выговорил ему без обиняков все, что думал об организации его службы в части. Капитан обиделся, они поспорили, но только он положил трубку, как зазвонил начальник артиллерии. Этому надо было увязать некоторые моменты артподготовки минроты Злобина с действиями его батальона. Начальника артиллерии Волошин, в общем, уважал, это был толковый
– Сколько?
– Что – сколько?
– Сколько дынь на меня отпущено? Бэка? Два?
– Ого, захотел! – развеселился капитан. – Бэка! По двадцать дынек на ствол. Уразумел?
– Уразумел. Что и увязывать? Какое тут может быть взаимодействие!
– Тем более надо взаимодействовать, – сказал начарт. – Когда дынек навалом, тогда действительно... Тогда ешь от пуза, и еще останется. А тут каждая дынька на учете.
– Вот что, капитан, – сказал Волошин. – Я попрошу об одном. Чтоб не все сразу. Чтоб – на потом. Сначала уж я сам как-нибудь. Понял ты меня?
– Я-то понял, – вздохнул начарт в трубку. – Да надо мной поймут ли?..
«Над тобой вряд ли поймут», – подумал Волошин, заслышав, как в траншее застучали шаги и кто-то, тихо разговаривая, затормошил палатку. По беззаботному смеху и долетевшим обрывкам разговора комбат понял, что это шли работники штаба, отряженные ему для контроля и помощи. И действительно, в тесную землянку втиснулись три плотные командирские фигуры в полушубках, с раскрасневшимися от морозного ветра лицами, озабоченные и в то же время затаившие важность возложенных на них обязанностей.
– Привет, комбат, – фамильярно подал ему руку первый вошедший, капитан Хилько, начхимслужбы полка, с виду человек крайне простецкий в отношениях с командирами и подчиненными.
– Мы думали, комбат еще спит, – сказал другой, тонкий, с чернявым нервным лицом полковой инженер, фамилии которого Волошин не помнил, в полк тот прибыл недавно. – Это нас подняли ни свет ни заря.
– Да, вас подняли зря, – сказал комбат, невольно сопротивляясь этой навязываемой ему фамильярности. Вообще-то он был не против фамильярности как таковой, но теперь чувствовал, что за ней таилось желание этих людей поглубже влезть в суть его и без того мало веселых дел, и он не мог не воспротивиться этому.
– Как то есть зря? – удивился третий с новенькими погонами майора, плотный, с брюшком, человек в годах, которого Волошин видел впервые и теперь не без некоторой опаски присматривался к нему. – Как это зря? Разве атака отменяется?
– Атака не отменяется, – сказал Волошин. – Атака в шесть тридцать.
– Вот-вот! Полковник именно так и ориентировал. Командир дивизии, – уточнил майор, кого он имел в виду, и комбат понял, что майор, по всей видимости, из штаба дивизии. – Значит, значит... – говорил он, пытаясь озябшими руками достать из брючного кармашка часы.
Волошин опередил его, вынул свои и сказал:
– Значит, осталось полтора часа.
– Правильно. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует наличие конского состава.
– Восемь лошадей, – не сразу, с некоторым удивлением ответил комбат.
– Так, так, – заторопился майор. – Ветеринарная обеспеченность? – задал он следующий вопрос.
– Очевидно, вы что-то спутали, – с желчным спокойствием сказал комбат, начавший догадываться, что перед ним ветврач штаба дивизии. – У меня атака, а не выводка конского состава.