Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
"Значит, я не один попал к ним в лапы!" Эта мысль привела Шменкеля в чувство. Преодолевая страшную боль в голове, он с трудом приоткрыл веки, увидел дверь, карабин, прислоненный к стене, и сапоги на уровне его глаз. Он решил не шевелиться, чтобы не выдать себя. Пусть думают, что он все еще без сознания. Может, тогда его оставят в покое.
Хлопнула входная дверь. Мимо прошли двое.
– Очухался?
– спросил один из вошедших визгливым голосом.
– Никак нет. Вид у него, как у мертвеца.
– Вон как! Постарались собачки! А ну пошевели
На ломаном русском языке второй спросил:
– Ну, теперь ты будешь говорить? Кто твой товарищ? Отвечай! Почему на нем новенькая форма, где он взял немецкий пистолет?
– Я не знаю. Ничего не знаю. Я же вам объяснял, что наша группа совсем новая, - прохрипел пленник.
По голосу Шменкель узнал заместителя Рыбакова.
– Врешь! Тогда зачем ты прикрывал его отход?
Раненого били ногами, но он не вымолвил больше ни единого слова.
– Напрасный труд. Расстрелять его, и дело с концом. Пришлите двух солдат.
– Слушаюсь, гауптшарфюрер!
– И принесите ведро воды.
Хлопнула дверь. Через несколько минут она снова отворилась. Волна холодного морозного воздуха ворвалась в комнату. Вошло несколько человек. Шменкель понял, что сейчас на него будут лить холодную воду, стараясь привести в чувство. Он решил притворяться и дальше.
– Чего ждете?
– донесся до Фрица визгливый тенор.
– Лейте на него воду! Если не очухается, пустим пулю - и конец.
– Ну что вы, гауптшарфюрер! Зачем расстреливать, если за него назначена неплохая награда!
Кто-то наклонился над Шменкелем. Пахнуло водочным перегаром.
– Вы узнали этого мерзавца?!
– Так точно, гауптшарфюрер. Это тот самый немец, которого разыскивали под Смоленском.
Фриц открыл глаза. Эсэсовец, наклонившись над Фрицем, внимательно разглядывал его. Шменкель никак не мог понять, почему лицо эсэсовца так знакомо ему. Немало таких вот лиц, искаженных ненавистью и злобой, пришлось Фрицу повидать в боях, во время рукопашных схваток или когда фашисты жгли села, убивали женщин и детей. Этот был одним из них. Фриц ненавидел всех их, и страха перед ними не было.
– Это точно Шменкель, - проговорил наконец эсэсовец.
* * *
Сырые стены камеры, табурет, дощатые нары и окошко под потолком. Даже днем в камере темно. Ко всему этому узник уже привык. Вот только воздух здесь был сырой, спертый. Дышалось с трудом. Хотелось увидеть солнечный луч, ветку дерева или какую-нибудь птаху...
Когда ехали в грузовике, Фрица не оставляла мысль о побеге. Несмотря на сильную боль и слабость, он чувствовал, что справится с одним гитлеровцем. Но его охраняли целых три вооруженных гитлеровца. Машина остановилась у длинной грязной стены. За стеной - четырехэтажное здание с толстыми стенами и крошечными окошками, напоминавшее огромную башню.
Один из охранников, который дважды за дорогу давал Шменкелю пить, сказал:
– Это минская тюрьма для военнослужащих. Здесь же находится военный трибунал.
В тишине камеры-одиночки у Фрица Шменкеля было достаточно времени
Следователь-офицер прежде всего поинтересовался, какое задание партизан выполнял Шменкель. Фриц ответил, что цель их марша была известна одному только командиру группы. Такой ответ не удовлетворил следователя. Помолчав немного, он спросил, как в руки к Шменкелю попал немецкий пистолет. Фриц ответил, что это обыкновенный трофейный пистолет. Потом Шменкелю был задан такой вопрос: каким образом он, долгое время находившийся в районе Смоленска, очутился под Минском. Фриц ответил, что под Смоленском фашисты уже уничтожены, а в Минске еще хозяйничают.
Следователь стал более суровым и несколько раз призвал арестованного быть благоразумным. Он говорил, что своим чистосердечным признанием и сообщением о белорусских партизанах и их расположении Шменкель в значительной степени облегчит свое положение. Далее следователь намекнул, что чистосердечное признание Шменкеля облегчит участь его жены и детей.
Фриц в ответ сказал, что вымогать какие бы то ни было сведения от заключенного не полагается.
Следователь потерял терпение.
– Ваша семья уже давно отказалась от вас!
– закричал он Фрицу в лицо.
– Мы имеем на этот счет точные сведения!
– Зачем вы лжете? Моя жена ничего не знает. Но что бы там ни было, она никогда не откажется от меня.
– Как вы смеете так говорить со мной!
– Следователь ударил кулаком по столу.
– Я научу вас говорить правду. У нас есть средства, которые заставят вас говорить!
Шменкель не перебивал следователя, а когда тот замолк, сказал:
– Вы можете убить меня, но заставить говорить - нет!
Но это было только начало. Оказавшись в камере, Фриц проанализировал свое поведение, вспомнил то время, когда сидел в тюрьме штрафного батальона в Торгау. В конце концов решил, что перед военным трибуналом в Минске он должен предстать хорошо подготовленным.
Самое трудное было позади. Осталось достойно встретить смерть.
Фриц сидел на нарах и чувствовал себя очень плохо. Спина и руки болели. В окошко он видел кусочек серого неба. В камере по-прежнему было темно, хотя дни стали длиннее. Скоро весна. Рыбаков сказал как-то: "Когда мы освободим твою родину, будет чудесный солнечный день". Петр так любил жизнь. В нем всегда было столько оптимизма. Сердце Фрица сжалось при мысли, что друга уже нет в живых.
В коридоре послышались шаги. Загремел засов. Часовой пропустил в камеру офицера. Фриц узнал адвоката, своего защитника. Ему был неприятен этот человек. Что он от него хочет?