Его невеста
Шрифт:
Неожиданно Эмиль ткнулся в шею лицом, и я вздрогнула, едва подавив крик. Руки дернулись, как от тока. Свистящее дыхание раздалось прямо над царапиной, он взял меня за плечи, но пока не полным захватом – просто положил ладони, как человек.
Челюсти резко прихватили шею, сдавили, не прокусывая, он словно пытался задушить меня зубами. Я зажмурилась от страха – скорей бы уже… Рубить лучше разом, а не кусочками.
Через несколько секунд Эмиль меня отпустил, но не отстранился. Я почувствовала, как он лижет рану, прикусывает кожу, а затем
Я тихо вскрикнула от страха, а потом заорала по-настоящему. Эмиль, раззадоренный запахом добычи, вспомнил, как это делается и вгрызся в шею.
Глава 32
Боль была такой сильной, что тело натянулось, как струна.
Я рефлекторно попыталась его столкнуть, и он сжал меня крепче.
– Эмиль, – застонала я, дыхание перехватило от этих мощных объятий.
Надо перестать бороться… Даже раненый он слишком сильный – и тяжелый. Не справляясь с болью, я стиснула пальцы на его плечах, наверняка до синяков, брыкнулась, выгибаясь всем телом – и сдалась. Даже не будь он вампиром, я бы его не столкнула.
Эмиль разжал зубы. Между шеей и плечом было горячо и влажно от его губ и крови, он наощупь, как слепой, нашел ртом рану, и стало хуже – он начал сосать. Шея горела огнем и пульсировала.
Эмиль напирал сверху, прижимая меня к жесткому полу. Так вмял в кафель, что ныли лопатки. Майка и шорты пропиталась холодной мерзкой кровью. Под его натиском щека вдавилась в пол, я не могла двигаться и только тихо, хрипло ныла сквозь зубы, не справляюсь с адом, который жил в моей шее.
Саму рану я не чувствовала – она онемела под сильными губами. Постепенно раздирающая боль вытесняла сознание, осталась только эта жуткая пытка, бессилие и досада, что я сама… сама согласилась.
Показалось, что я бесконечно долго падаю. Как и хотела, я теряла сознание: больше не ощущала ни пол подо мной, ни его рот. Тело обмякло, раздавленное его весом, и даже пальцы соскользывали с грязной спины Эмиля, хотя я цеплялась из последних сил – за последнее, что могла осязать в полной темноте.
Но постепенно боль слабела – не до конца, просто он перестал сосать с силой. Какое-то время Эмиль еще пил, а потом приподнялся на локтях. Холодные губы уткнулись мне в лоб, он дышал, слабо покачиваясь надо мной, словно приходил в себя после тяжелого пробуждения.
Как и в прошлый раз, он остановился сам, когда осмыслил себя.
– Яна, – он сглотнул, я почувствовала движение кадыка щекой. – Ты жива?
Я хотела издать хоть звук – хрип или мычание, но только выдохнула.
Как в тумане я почувствовала, что Эмиль берет меня на руки, встает, и, пошатываясь, бредет в спальню, натыкаясь на стены. Надо мной раздавалось тяжелое дыхание раненого хищника. Ладонь под коленками дрожала, а вторая – на плече, была слишком жесткой, словно он не контролировал силу.
Он опустил меня на кровать, что-то набросил сверху, словно было холодно… Но меня и вправду бил озноб.
Невыносимая резь в шее не давала провалиться в обморок до конца. Эмиль ворочался, не в силах найти удобное положение израненному телу.
Я ощутила, что он придвигается ближе. Рука огладила тело, наощупь он обхватил плечи рукой, теплое дыхание защекотало волосы на макушке – Эмиль навалился полубоком, устраиваясь рядом. Запах пота, крови и пороховой гари – последней особенно сильно – наполнил нос.
– Яна, – прохрипел он. – Ты здесь?
Неужели он не чувствует дыхания? Я ведь дышу ему в грудь. В ответ я сжала пальцы на боку, чтобы он понял и отстал.
Эмиль затих, а я медленно проваливалась в темный туман под метроном движений его грудной клетки.
Три года назад мы тоже вернулись домой ранеными и раздавленными. Только не в одну комнату, а в две разных, и зализывали раны в одиночку. Первые дни я даже встать не могла – так и лежала, без сил, без жизни. Не помню, может быть, он приходил ко мне. Я никогда не спрашивала.
Помню только один фрагмент: в то самое утро. Он чем-то меня поил – чем-то спиртным. Потом я лежала у себя, не в силах думать и видеть его. Но потом все как-то сгладилось.
Странная штука память. Эмоции тускнеют, страшные события превращаются в статичную картинку все равно способную уколоть до сбитого дыхания.
Интересно, что он помнит о том времени… Я все равно не спрошу.
Это не важно, на самом деле. Потому что статичная картинка, какой бы жуткой ни была, не должна разрушать то, что есть. Прошлое прошлому…
Я пришла в себя от страшного грохота – кто-то хлопнул дверью. Дернулась и попыталась выбраться из-под горячего тела Эмиля. Шею пронзила острая боль.
Эмиль привстал, нашаривая пистолет у подушки. Я даже не знала, что он принес оружие в постель.
– Кто там? – зарычал он.
– Это я, – раздался в прихожей приятный тенор, и я облегченно откинулась на подушку. Мне хотелось провалиться обратно в сон и покинуть реальность.
В спальню нерешительно заглянул Феликс и поднял руки, растопырив пальцы – Эмиль целился в брата, словно не узнавал. Наконец, он опустил руку, постепенно, в несколько приемов, словно не был уверен, что стоит.
Эмиль щурится и моргал, как от яркого света, хотя шторы были задернуты. Он что, плохо видит?
– Это Феликс, – я положила дрожащую ладонь ему на запястье и медленно отвела пистолет к полу. – Все нормально. Эмиль, посмотри на меня.
Он повернулся, и у меня чуть не остановилось сердце – глаза были полны крови. Правый почти выдавлен – белок превратился в сгусток крови, веко порвано. Левый залит кровью, но тоже, вроде бы цел.
Я схватила его за щеки и повернула лицом к окну. Зрачки были разными по размеру, правый раздуло, несмотря на свет, и они не сокращались, оставаясь черными и глубокими. Оба слезились сукровицей.