Его невинная крошка
Шрифт:
— Хватит прикидываться валенком. Какого хера ты делала в кафе на Покровке? Что от тебя хотела Мара?
Резко сажусь, так хоть можно избавиться от его блудливых рук. Руслан пристально сверлит взглядом, но ничего объяснять я не буду! С какой стати он меня допрашивает?
— Не твоё дело. — холодно бросаю, ненавидя его за то, что разбередил эту рану.
Весь день, после встречи с Марой пыталась переварить информацию, всё думала и думала, прислушивалась к себе, и поняла — моя решимость не прощать её здорово пошатнулась. Это сложно, в одночасье обрести
Но увидеться с ним я точно не готова, тем более, в свете тех событий, которые подтолкнули Мару от меня отказаться…
— Всё, что касается тебя, мое дело. — начинает кипятиться Соколов, не давая мне соскользнуть с кровати. — тебе пора уяснить это, Лиса. Ты — моя подопечная, и пока не дорастешь до двадцати одного года, будешь подчиняться. Мне.
— Размечтался. — зло отрезала я, ударив его по плечам. — отвали, оставь меня в покое!
— Злишься из-за вчерашнего? — невозмутимо спрашивает он, конечно же, попадая в яблочко.
Отворачиваюсь, не знаю, куда девать пальчики, и нервно перебираю края одеяла. Ублюдок, всё он прекрасно понимает. Но мне не нужна его чёртова забота, своя голова имеется. Отныне буду делать, что хочу, и Руслан не указ!
Зарывается ладонями в мои спутанные волосы, подтягивает за затылок ближе. От него привычно пахнет сигаретным дымом и дорогим одеколоном. Спокойно, не дрожать… Нечего давать ему понять, как перед ним теряюсь.
— Что у тебя происходит, маленькая? — шепчет, ласковыми движениями массируя мне шею, и меня охватывает сладостная нега. — давай зароем топор войны, и поговорим, как взрослые люди.
— Серьезно? — враждебно шиплю, проклиная себя за слабость. — так я же для тебя — мелкая дурочка, как мы можем говорить на равных?
— Когда я тебе это внушил?
— Я это вижу! По тому, как ты со мной обращаешься!
— Брось, — улыбается он, медленно скользит умелыми пальцами вниз по моим рукам, стаскивая бретельки майки. — ты сама ведешь себя, как маленькая, обижаешься на меня за пустяки, боишься собственных желаний, и постоянно норовишь задеть за живое. Блять, Алиса! Ты чё, правда, не догоняешь, что я могу разозлиться, разозлиться по-настоящему!
— Опять изобьешь ремнем? — вызывающе улыбаюсь, выдохнув слова ему в губы.
— Изобью. — дыхание его сбивается, роняет бретельки к запястьям, и стягивает мне руки, я не противлюсь, каким-то чутьем осознавая, что между нами происходит что-то новое. — если ты будешь продолжать свои выходки, я тебя накажу. По-взрослому накажу, усекла?
— Мне уже начинать умолять о пощаде? — мелкая дрожь становится крупной, озноб бежит меж лопаток, и над верхней губой выступают капельки пота.
Слизываю их, и замечаю, что этот невинный жест почему-то заставляет Руслана глухо застонать. Подаюсь к нему, неловко силясь высвободить связанные руки, но он держит крепко, вздергивает вверх у меня над головой, и я взбираюсь к нему на колени, прижимаюсь плотно.
— Я соскучилась… — слетает признание, и откровенное желание в его глазах для меня дороже подарков.
Я
— Зачем я тебе? — блуждает он ладонями по моим волосам, утыкается лицом, и мы сидим так, лениво лаская друг друга. — я старый, больной, психованный.
— Слушай, дедушка, ты сам не раз повторял, что за меня любому голову открутишь. — коварно наступаю, вытаскиваю из хватки руки, как бы невзначай накрыв его ширинку. — твои слова?
— Чё-т такое припоминаю, угу. — невнятно мычит Соколов, трется носом о мою щеку, и мне щекотно. — к чему клонишь?
— К тому! — шаловливо поглаживаю его пах, чувствуя, как просыпается ствол, слабо шевелясь в тесном пространстве под джинсами. — я ведь уже взрослая. Ты не возбуждаешься на детишек, правда?
— Нет. — соглашается Руслан, занявшись моей грудью. — кто тебя научил этому бесстыдству? М-м?
— Это заложено природой, любимый, — выдыхаю, с жадностью прильнув губами к его губам, пью его вдохи, нежно терзаю податливую плоть пальчиками, чуть вдавливая.
Ух, какой он там огромный, просится на свободу, настойчиво тычется в ладошку. Руслан властно обхватывает меня за шею сзади, растирает разгоряченную кожу, поцелуй становится глубже, влажнее. Ласкает мои губы, то прикусывая и оттягивая зубами, то мягко и легонько лижет, а свободной рукой теребит набрякший сосок, и меня качает на жарких волнах удовольствия. Пожалуйста, не останавливайся…
— Меня сводит с ума твой запах. Ты пахнешь спелыми абрикосами, сладкая… Сладкая моя девочка… Моя… Ты моя… — слова его едва разборчивы, язык перемещается ниже, к ложбинке между холмиков, скользит вокруг груди, прижимается к горошинке.
Вбирает в рот, посасывает, подавшись ко мне бедрами, и я вожусь с ширинкой, замочек застревает в ткани, не могу его расстегнуть.
— Маленькая развратница, — усмехается Руслан, приподнимает меня, тянет юбку к коленям, и я снимаю её ногой. — моя сладенькая плохая девочка.
— Скажи, — дрожит голос, меня колотит от возбуждения, лихорадка передается от живота к промежности, а там мокро и горячо. — ну, скажи, скажи, что ты любишь меня! Любишь же?
Он хрипло смеётся, резко отталкивает меня, и, удерживая за поясницу, встает. Ойкаю о неожиданности, теряя ориентир, меня разворачивают, нагибают, и я падаю щекой на прохладное дерево кроватной спинки. Ослабевшие руки не слушаются, кое-как цепляюсь за неё, чтобы не рухнуть.
Сзади раздается шорох, горячее, покрытое испариной тело, вжимается в меня, он тяжелый, и мне нечем дышать, но я не жалуюсь. Да, давай, сделай это, наконец, лиши меня чёртовой девственности, я же давно твоя.
Руслан наваливается, бродя судорожно по моим ягодицам, тискает их, шлепает, и шепчет в ухо:
— Когда у тебя были те дни?
Я с трудом соображаю, вспоминая распорядок цикла.
— Через два — три дня должны быть. Да какая, блин, разница? — жалобно скулю, призывно виляя попкой, трусь о его пенис, вздрагивая от откровенного обнаженного контакта. — Чего ты боишься?