Его среди нас нет
Шрифт:
А ведь она угадала! Это началось буквально через сутки. Но никто ничего не заметил. Быть может, такова вообще природа преступлений: честным людям до последнего не верится, что оно уже совершено. Все думаешь: недоразумение, чепуха, через полчаса все разъяснится.
Первым, как это ни странно, засомневался Сережа. Пришел домой, сел за уроки, а внутри что-то не на месте. Взял телефон, тихо отнес в свою комнату (бабушка на кухне читала «Иностранную литературу» и следила, как тушатся баклажаны), тихо набрал номер… Таня выслушала, не проронив ни звука, потом сказала:
Она вовсе не считала, что должна быть любезной со своими подчиненными, если занята каким-то более важным делом. А дело у нее действительно было важное. Лежа в ванной, она училась дышать через резиновый шланг… Получалось у нее из рук вон плохо. Вода забиралась в нос, в рот и в уши.
Она лежала на дне, чувствуя затылком гладкую поверхность ванны, и по ударам сердца подсчитывала вытерпленные секунды.
Телефонный звонок прокричал низким и как бы охрипшим голосом — так ей показалось из-под воды. Едва отплевавшись, отсморкавшись, Таня взяла трубку. До Сережиных ли глупостей было ей в тот момент!
И вот на ж тебе — ее подручный все-таки оказался прав!
На следующий день первый урок был русский. Уже прозвенел звонок. Они все сидели за партами, переговариваясь вполголоса, и многие — увы! — радовались, что минутки от урока уходят, тают. Вовсе не думая о том, что это тают минутки их собственной жизни!
Звуки в коридоре исчезли, выметенные школьной тишиной. Алены все не было. И они уж начали надеяться, что учительница вовсе не придет, мало ли — заболела или еще что-нибудь. И значит, им сейчас надо сидеть тихо, чтоб завуч ничего не заметила. И, если повезет, они так просидят целый урок.
Но здесь влетела Алена Робертовна — запыхавшаяся, веселая, словно они были не ученики, а соучастники ее опоздания.
Алена села к себе за стол, чуть растерянно оглядела его:
— Годенко.
Поднялся Гришка Годенко — одна из ярких личностей их класса.
— Будь любезен, сходи, пожалуйста, за журналом.
У Алены Робертовны и Гришки были сложные отношения, и уже давно — с четвертого класса, с тех пор, как Алена взяла их класс под свою опеку.
Обычно как относятся к учителям? Того немножко любят, того немножко не любят. Но в основном все-таки спокойно, чтобы не сказать равнодушно.
Здесь все было наоборот.
Если б в шестом «А» употреблялись возвышенные слова, то вполне можно было бы сказать, что у Алены Робертовны и ее ученика Годенко отношения романтические!
Гришка мог на контрольном диктанте выпустить из-под парты воробья с привязанной к хвосту лентой. Естественно, урок лопался, как передутый воздушный шар. Алена Робертовна громко сердилась, причем не столько за сорванный урок, сколько за то, что эта привязанная лента «является издевательством не только над птицей, но и над самой Жизнью!..». Так она говорила, сверкая глазами.
И вдруг Годенко, который вовсе не собирался признаваться, что именно он выпустил несчастного воробья, теперь крикнул Алене Робертовне прямо в лицо, что стыдно ей так думать про издевательство над Жизнью.
«Неужели вы не понимаете таких простых вещей, что вас не хотят расстраивать, что о вас думают!» — крикнул Гришка и выбежал из класса, предоставив другим возможность доказывать, как просто поймать воробья, за которым струится по воздуху метровой длины розовая ленточка.
Трудно, конечно, понять, какая тут забота о человеке, когда к воробью привязывают ленту. Вернее всего, что Гришка просто хотел покрасоваться перед любимой учительницей.
Иногда, кстати, это ему удавалось сделать очень даже просто. И тогда все замечали, какой Годенко милый и симпатичный. Например, он мог на Восьмое марта обклеить всю доску мимозными ветками и россыпями отдельных мимозных шариков (если в магазине, то это можно купить даже на самые небогатые средства). Урок русского, конечно, опять пропадал, потому что кто же, скажите, тронет такую красоту!
И Алена Робертовна вдохновенно проводила классный час. А урок с общего согласия переносили на субботу, на после занятий, когда должен был проходить настоящий классный час.
В данный момент у Гришки и Алены Робертовны опять была, как говорится, «напряженка». И шестой «А», который с большим интересом следил за развитием их отношений, это хорошо знал…
Теперь же, словно шелест по лесу, по классу пронеслись всевозможные красноречивые взгляды: мол, напряженка напряженкой, а за журналом погулять послали все-таки любимого Годеночку.
Гришка покраснел и подчеркнуто спокойным шагом отправился выполнять задание.
Понятно, что Алена не стала его ждать, она начала урок. Лишь минут через десять она обратила внимание, что Годенки все нет. Сделала короткую паузу, пожала плечами, как бы вспоминая о своих все-таки прохладных отношениях с данным субъектом. И снова углубилась в русский язык.
Она кончила опрос и перешла к новому материалу. Надо заметить, что если Алену слушать внимательно, то можно было легко понять, что объясняет она интересно. А ведь это редкая вещь, когда про синтаксис и орфографию умеют рассказать так, что ты сидишь без всякого желания пошептаться о вчерашнем хоккее и, может быть, впервые понимаешь, как действительно богат и прекрасен, как он удивительно устроен — твой родной язык.
Сережа Крамской открыл для себя это умение учительницы в конце пятого класса и теперь, когда не имелось более неотложных дел, старался слушать ее. С трудом он повернул голову к Тане.
— А ведь, кажется, ты прав! — Она смотрела на него спокойным и ясным взором. Но все-таки Сережа услышал ее тайное волнение. И затем услышал, как сейчас же и на той же глухой ноте заработала его собственная душа.
— Чего прав?
— Журнал-то исчез!
Да! Именно об этом вчера и звонил ей Сережа: о крохотном происшествии на уроке рисования. Валентин Макарович, особенно ни к кому из них не обращаясь, ворчал, что, мол, куда это в вашем классе вечно деваются журналы? Что вы их, на бутерброды используете, что ли?