Его
Шрифт:
— Что-то вроде того.
Небольшой комочек пюре спикировал с вилки на подбородок. И приземлился на мою грудь, мягкий и тёплый у моей обнажённой кожи. Его рука двинулась вниз, и я подумала о том, как он касался меня ранее. Воспоминание шевельнуло что-то в моём теле, то, о чём я предпочитала не думать.
Он решительно и грубо вытер пальцем картофельное пюре с кожи моей ключицы. А затем поднял его к моим губам.
— Последнее, — сообщил он.
Я не посмела ослушаться. Наклонив голову, я всосала его палец, слизывая картофельное пюре. Его ресницы дрогнули, когда мой
— Габриель?
Его глаза снова похолодели, когда я произнесла его имя.
— Да?
— Что ты собираешься со мной делать?
Спокойствие, с которым он вернул мне улыбку, сделало ответ ещё более жутким.
— Ты закончила с ужином? Да? Тогда пора бы вернуться обратно в подвал.
Он спрятал нож в задний карман и ослабил ремни. Прежде чем я зашевелилась, он обвил рукой мою талию, помогая слезть со стола.
— Как лодыжка? — спросил он.
— Лучше, — ответила я честно.
Боль всё ещё была на месте, но она не простреливала мою ногу, когда я оказывала на неё давление. Всё же хорошо было иметь кого-то, на кого можно было опереться, спускаясь по ступеням подвальной лестницы. Я, хромая, шагала с ним, полунесущим меня к середине подвала.
Окно было укрыто деревянными досками, прибитыми со всех сторон. Он отпустил меня, и я схватилась одной рукой за стену.
Гейб протянул руку и защёлкнул наручник вокруг моего запястья. Я рванула руку назад, но он уже защёлкнул другой на водопроводной трубе рядом с окном.
— Что? — я тупо опустила взгляд на своё запястье.
— Так ты не испробуешь ещё одну идиотскую попытку побега. Опять же, моя сигнализация, помнишь? Я узнаю, где ты, ещё до того, как ты успеешь и два шага ступить. Так что не пытайся, маленький котёнок. Даже если тебе удастся выбраться, это будет самоубийством.
Он разинул рот, как будто собирался что-то сказать, а затем закрыл его. Острая ярость стиснула мою грудь. Я запнулась. Он не мог этого сделать. Нахождение в плену, удерживание в подвале, и так радости не доставляло. Теперь же я была прикована наручниками к трубе?
— Нет, пожалуйста, — я шагнула к нему, но наручники удержали меня. — Обещаю, я не стану пытаться сбежать. Клянусь. Прошу тебя, не надевай на меня наручники.
— Стоило подумать об этом раньше, котёнок.
— Прошу тебя. Что, если подвал затопится? Что, если тут возникнет пожар?
— Тогда, думаю, ты умрёшь. Не тяни слишком сильно за эту трубу. Мне бы не хотелось потопа.
Гнев душил меня. Он накормил меня, помог. Как ни странно, я чувствовала себя обманутой. Не знаю, чего я от него ожидала, но он заставил меня подумать, будто испытывает ко мне какие-то чувства. А сейчас он посадил меня на поводок как домашнего питомца. Во рту стало сухо, но я не собиралась просить у него воды. Он бы, наверное, поставил для меня миску на пол, чтобы я попила из неё.
Он накрыл одеялом мои ноги и развернулся, намереваясь уйти. У меня в голове промелькнула мысль.
— Габриель?
— Что?
— Ты сказал, что не веришь в пушки.
— Это верно.
— Но до этого ты
— Я солгал.
— Ты… Ты не можешь лгать! — выпалила я.
— Конечно, могу, — сообщил он, и даже при том, что не могла видеть его лица, я знала, что он улыбался. — Разве ты никогда не слышала о ненадёжном рассказчике?
Он закрыл дверь, оставляя меня одну. Мои глаза всё ещё моргали, словно если я хорошенько постараюсь, то смогу хоть что-то различить в окружающей меня тьме.
Гейб.
Тем днём я отправился в бар на окраине города, находящийся недалеко от места, где я жил. Туда я ходил, чтобы цеплять женщин. Да, я делал и это. Я нормальный человек на самом-то деле, за исключением «смертельного укуса». Тени, обнимающей меня так крепко, что я был не в силах дышать.
Оцепенение. Вот оно подходящее слово — оцепенение. Вот что я чувствую, когда тень приближается.
Но я недавно убил, и жажда оставалась удовлетворённой. Мир вновь стал ярким, и я мог видеть. Своего накрепко запертого котёнка.
По телевизору я смотрел репортаж. Спустя час потягивания пива увидел первое упоминание о случившемся. Фотография моего котёнка появилась на экране, и я оглянулся на оставшихся в баре. Всем было всё равно. Никто не смотрел. Никто не знал довольно милую молоденькую штучку, которую похитили.
В новостях не упоминалось о её родителях. Вообще ни о ком из семьи. Ни о ком, кроме подруги по колледжу, девчонке с ещё большим количеством отверстий (прим. пер.: piercings — пирсинг), чем я оставлял на своих жертвах, плачущей и молящей о любой новости о моём котёнке. Выглядела она как-то знакомо.
Со щелчком узнавания, я отпрянул от барной стойки.
Она работала в библиотеке. Она видела меня.
Сердце заколотилось быстрее, и я поднял пиво к губам, пытаясь скрыть замешательство.
— Ещё? — осведомился бармен.
— Нет, — произнёс я, бросая двадцатидолларовую купюру на прилавок. — Я закончил.
Надеюсь, я не приговорён. Мне бы узнать о ней побольше. Узнать, кем она была, почему её родители не появились в новостях, умоляя, чтобы её нашли.
Столько тайн было у моего котёнка. Почти столько же, сколько и у меня.
Кэт.
Прошли часы. Трудно описать, насколько ужасен был мрак. Одетая только в нижнее бельё, я поёжилась, остро уязвимая для каждого воображаемого кошмара, таящегося в углах тёмной комнаты. Время от времени я чувствовала, как по моей ноге ползает жучок, и с содроганием стряхивала его. Тараканы? Многоножки? Я не знала, не могла и увидеть, отчего становилось только хуже.
Разок жучок коснулся моей руки, и я инстинктивно дёрнулась назад, выворачивая запястье в наручнике. Металл порезал руку лишь слегка, но я почувствовала, как по запястью заскользила, щекоча, кровь, пока не засохла. Бинты на моих руках, повязанные поверх порезов от стекла, начали развязываться, и я безуспешно пыталась удержать их обёрнутыми вокруг моих ладоней.