Эгоист

Мередит Джордж

— Почему же «плутовка»? — добивался он.

— Я же сказала: фарфоровая, — оправдывалась миссис Маунтстюарт.

— Да, но меня смущает слово «плутовка».

— Эпитет «фарфоровая» все объясняет.

— У нее самые строгие понятия о чести.

— Я ни на минуту не сомневаюсь в ее нравственности!

— Ее манеры безукоризненны.

— Как у принцессы крови!

— Я нахожу ее совершенной.

— Что не мешает ей быть очаровательной фарфоровой плутовкой.

— Вы имеете в виду ее наружность или ее душевные качества?

— И то и другое.

— Где кончается — «фарфор» и где начинается «плутовка»?

— Они нераздельны.

— Но «плутовка» и хозяйка Паттерна — понятия несовместимые.

— Отчего же? Это внесет разнообразие в наше общество и оживит Большой дом.

— Откровенно

говоря, «плутовка» не совсем в моем стиле.

— Зато она будет дополнением к вашей личности.

— Вам она нравится?

— Я в нее влюблена! Я бы с ней в жизни не соскучилась. Послушайте-ка лучше моего совета: берегите ее, как фарфор, и веселитесь с ней, как с «плутовкой»!

Сэр Уилоби кивнул в ответ, так, впрочем, ничего и не поняв. Поскольку в нем самом не было ничего от плутишки, то и невеста его не могла быть плутовкой. Озорство, капризы и фокусы были противны его натуре, и поэтому он полагал, что не мог выбрать в дополнение к своей особе существо, заслуживающее наименования «плутовки». Его ангел-хранитель не допустил бы этого! При более близком знакомстве с мисс Мидлтон его первое впечатление о ней только укрепилось. Не так ли вершится правосудие: предварительное следствие дает свое заключение, а суд присяжных подтверждает выводы предварительного следствия. Наблюдая Клару, сэр Уилоби все больше утверждался в своем первоначальном мнении о ней, считая ее подлинной носительницей женского начала, — другими словами, паразитирующим растением, сосудом, готовым принять священное вино. Он стал все больше посвящать ее в таинства науки о сэре Уилоби Паттерне, а она — все меньше робеть и все чаще задумываться.

— Я сужу о ней на основании ее характера, — возвестил он однажды миссис Маунтстюарт.

— А вы уверены, что возможно постичь характер молодой девицы?

— Полагаю, что мне это удалось.

— То же самое думал человек, нырнувший в колодец за луною.

— Однако до чего вы, женщины, презираете свой пол!

— Ничуть. Просто у нее еще нет характера. Вам предстоит его формировать. Будьте же с нею повеселее, прошу вас! Не гоняйтесь за отражениями. Следите за игрой ее лица и за ее повадками — и вы больше узнаете о ее характере, чем если будете пытаться проникнуть в недра ее души. Она очаровательна, но не забывайте, с кем вы имеете дело.

— С кем же в конце концов? — вскинулся сэр Уилоби.

— С фарфоровой плутовкой.

— Видно, мне этого так никогда и не понять.

— Тут уж я бессильна вам помочь.

— Но самое слово — «плутовка»?

— Я сказала: прелестная плутовка.

— По-вашему, она хрупкая?

— Этого я не берусь утверждать.

— Вы хотите сказать — невинная резвушка?

— Если угодно. Из нежного материала и чудесной выделки.

— Вы, должно быть, имеете в виду какую-нибудь дрезденскую статуэтку, которую она вам напоминает.

— Пожалуй.

— Нечто искусственное?

— Неужели вы предпочли бы натуру?

— Я доволен Кларой такой, какая она есть, миссис Маунтстюарт, с ног до головы.

— Вот и прекрасно. Иногда она будет забирать бразды в свои ручки, но чаще они будут у вас, и все пойдет отлично, мой дорогой сэр Уилоби.

Как и все мастера экспромта, миссис Маунтстюарт терпеть не могла, чтобы ее быстрый приговор подвергался критическому разбору. Она оставляла контуры своих моментальных зарисовок неопределенными, рассчитывая на столь же моментальное восприятие, а отнюдь не на анатомическое вскрытие. Пытаясь прочитать характер мисс Мидлтон, она руководствовалась теми же внешними признаками, какими пользовалась, читая характер сэра Уилоби. Его физиономия и повадки раскрывали перед нею блистательного гордеца, имеющего все основания гордиться.

Совет миссис Маунтстюарт был мудрее ее собственного образа действий, ибо она остановилась, едва проделав два-три шага на том самом пути, каким рекомендовала следовать сэру Уилоби. Он же, завоевав руку мисс Мидлтон, полагал, что владеет ее сердцем и что ему остается лишь выяснить, так же ли всецело принадлежит ему ее душа. Итак, наш влюбленный пустился исследовать глубины, не заручившись начертанным Природою путеводителем, с помощью которого он мог бы поверять свои открытия. Подобные исследования

опасны еще и оттого, что, не обнаружив желаемых ростков там, где мы их ожидали увидеть, мы тотчас принимаемся насаждать их искусственно, тогда как девственная почва не терпит подобного вмешательства. Между тем в чертах лица мисс Мидлтон можно было легко прочитать суть, лежащую в основе ее характера. Сэр Уилоби мог бы заметить, что перед ним натура вольнолюбивая, которую возможно подчинить себе, лишь даровав ей если не свободу, то, по крайней мере, видимость свободы — простор. К несчастью, вместо того чтобы всматриваться в ее черты, как в окна, открывающие доступ в душу, он предпочитал смотреться в них, как в зеркало. Глядя на эти черты, дышавшие приветом и лаской, счастливому любовнику и в самом деле не мудрено было забыть о том, что он и она — раздельные существа. Впрочем, сэр Уилоби обнаружил, что кое в чем их мнения не совпадают, а такое расхождение во взглядах с собственной невестой лишало его покоя. Снова и снова возвращался он к этой теме, пытаясь показать Кларе — то в одном, то в другом освещении — всю ошибочность ее позиции. Он хотел бы видеть в ней свое подобие, но только в женском облике. Когда в ответ на его прорвавшееся неудовольствие тем, что она продолжает стоять на своем, она с живостью сказала: «Еще не поздно, Уилоби», он почувствовал себя глубоко уязвленным; ведь он желал только одного: найти в ней податливый материал, которому бы он мог придать нужную форму. Он прочитал ей целую лекцию о бесконечности любви. Как могла она сказать, что еще не поздно? Они ведь обручены, они соединились навеки, их уже ничто не может разлучить! Она внимательно слушала его, и вечность представлялась ей в виде тесного узкого коридора, в котором безостановочно и монотонно звучал один и тот же голос. Однако она продолжала его слушать. Она сделалась чрезвычайно внимательной слушательницей.

Глава шестая

Жених

Различие во взглядах на свет и было тем камнем преткновения, который мешал миру и согласию между влюбленными. Всякий раз, когда Уилоби заговаривал о свете, Клару охватывал панический страх животного, которого загоняют в душную неволю. Уилоби внушал своей милой, что все влюбленные инстинктивно сторонятся общества. Да, они являются частью этого общества, с этим никто не спорит, пользуются благами, которые оно им предоставляет, и в меру своих сил сами трудятся на его благо. Но в душе они должны отвергнуть его с презрением, и только тогда их чувство с нерастраченной силой польется по глубокому руслу любви.

Только отгородившись от света, можно быть спокойным за свою любовь. Свет вульгарен и груб — с этим вы не можете не согласиться. Он — зверь. Итак, поблагодарив его за все, чем мы ему обязаны, будем, однако, помнить, что у нас свой храм, святилище, в котором мы свершаем торжественный обряд отречения от мира. И вот мы отворачиваемся от зверя, дабы поклоняться божеству. Мы обретаем чувство общности, обособленности и счастья. Это и есть истинная любовь двух душ. Неужели его милая Клара этого не понимает?

Его милая Клара качала головой: нет, она этого не понимала. Она не признавала за светом его пресловутой порочности, его злобы, корысти, грубости, назойливости, его способности отравлять все и вся своим ядовитым дыханием. Она молода, и ей следовало бы, по мнению Уилоби, подчиниться его руководству. Но она строптива. Она готова копья ломать за мир, который их окружает! Она держится за свои романтические представления и ничего больше знать не хочет; его песня требует таинственного уединения и тишины, а она постоянно перебивает певца. Но как же, о могучие силы Любви, как же ухаживать за любимой, когда нам не дают уединиться от света и отряхнуть прах его от своих ног! Любовь, которая не отвергает свет, при которой любящие не отгораживаются от него завесой, — в такой любви насмешливый и дерзкий свет не увидит ничего, кроме поцелуев украдкой. Настоящая любовь гордо шествует вдали от толпы. Наш герой был непоколебимо убежден, что собственная его гордость, а также деликатность его дамы сердца требует максимально презрительного отношения к свету. Гнушаясь светом, они как бы становились выше его, говорили: «Изыди, Сатана!»