Егорка из детского дома
Шрифт:
В комнате наступила тишина. Яков как-то растерянно посмотрел на свою собеседницу и тихо, но внятно произнёс: – Ты страшный человек, Ларочка.
– Не страшный, а предусмотрительный, – спокойно поправила физкультурника та, и вопросительно уставилась на него: – Ну, как? Готов вступить в наш клуб по интересам?
– Всегда готов! – не раздумывая, воскликнул тот и вскинул руку в пионерском приветствии.
– Тогда сейчас слушай меня внимательно. Дело касается нашего нового директора…
Глава 15
Утром
– Привет, Фёдоровна, – радостно улыбнулся он ей.
– Здравствуй-здравствуй, Егорушка! – приветливо улыбнулась в ответ старушка и, подперев концом швабры остренький подбородок, спросила: – Ну, что, сынок? Хорошо покушал?
– Хорошо! – Егорка показал ей большой палец и стал перечислять: – Кашка манная как я люблю – без комочков. Сыр – аж три куска мне досталось, пока Томка ушами хлопала. Хлеба с маслом я тоже три съел с творожком. Два стакана какао. Вон, какое пузо у меня! – рассмеялся Егорка и сам себя погладил по животу.
– Правильно, надо побольше кушать, – похвалила мальчишку Фёдоровна. – Тебе нужно расти большим сильным, чтобы потом в армию пойти, нас защищать. Только вот у Томочки сыр не нужно было забирать. Она ведь девочка, а девочки слабее мальчишек – их защищать нужно.
– Это Томка слабее мальчишек?! – возмущённо воскликнул Егорка. – Да она больше и сильнее меня в два раза. Я сам иногда боюсь у неё что-нибудь попросить. И сыр ей потом Ольга Афанасьевна ещё дала.
– Всё-равно, Егорушка, – покачала головой старушка. – Чужое брать – большой грех и боженька потом тебя накажет.
– А кто это тебе, Фёдоровна, сказал, что Ванжуса в армию возьмут? – ехидно бросила на ходу нянька Татьяна Васильевна, уходя с ночного дежурства домой. – Он же ссыкун, а туда таких не берут. Вся казарма провоняет, если Ванжус вдруг там окажется.
Фёдоровна заметила, как сжался Егорка при этих словах и с какой ненавистью посмотрел он вслед начинавшей полнеть Татьяне Васильевне. Старушка прислонила швабру к стене и, приблизившись к Егорке, обняла его за плечи: – Не слушай её, Егорушка. Злой она человек, у самой младшенький больной, вот она и отыгрывается на других. А тебя обязательно в армию возьмут. Вот увидишь. Людмила Алексеевна тебя вылечит и всё будет хорошо.
Егорка прижался к ней всем телом и поднял доверчивый взгляд: – Ты и правду думаешь, что меня вылечат от … от этого…
– Обязательно вылечат, Егорушка. Я не знаю ни одного взрослого мужика, который бы по ночам с постели сам не вставал, чтобы в туалет сходить.
Егорка вздохнул глубоко и кинул взгляд на пол: – А ты, Фёдоровна, ещё будешь полы мыть?
Та весело улыбнулась: – Нет, сынок. Здесь я уже всё помыла. А сейчас тоже схожу к себе в кандейку, чайку попью.
– Можно я с тобой пойду. Я ещё ни разу у тебя не был в кандейке, – Егорка подошёл к
– Нет-нет, Егорушка! Ведро я сама понесу, ты ещё мал для него. А вот швабру можешь взять. Только в закутке моём места мало, да и темновато там.
– Ничего. В тесноте, да не обиде, – явно повторяя за кем-то, деловито нахмурил брови мальчишка.
Кандейкой старушки Фёдоровны оказался небольшой закуток в подвале, где по углам стояли жестяные вёдра, тазы и швабры. Хорошо отжатые половые тряпки сушились на этих самых вёдрах и тазах. У одной стены располагался старый письменный стол, накрытый чистой клеёнкой. На столе стояла небольшая одноконфорочная электрическая плитка. Рядом, на деревянной подставке красовался эмалированный красный в белый горошек чайник. Тут же отсвечивала от лампочки небольшая стеклянная банка, наполовину заполненная сахарным песком. Прямо у стены лежала початая пачка обыкновенного чая.
– Садись, Егорушка, в ногах правды нет, – Фёдоровна пододвинула к мальчишке поближе старый, колченогий табурет, а сама достала из стоявшей рядом и потемневшей от времени маленькой тумбочки заварочный чайник. – Я тут утра уже чайку заварила, он и настоялся, пока ходила коридорчик мыть.
– А где твой завтрак? – Егорка с любопытством окинул взглядом покрытый клеёнкой стол.
– А он у меня здесь, – Фёдоровна достала из той же тумбочки небольшой свёрток, завёрнутый в газету. – Только уж ты не обессудь, сынок. Особых разносолов у меня нет. Но как говориться – чем богаты, тем и рады.
И она развернула кулёк. На газете лежали три толстых куска чёрного хлеба намазанных чем-то очень белым и две большие отварные картофелины.
– Маргарин? – полуутвердительно спросил Егорка, указывая пальцем на это что-то белое.
– Да, маргарин, – кивнула Фёдоровна и чуть смущённо добавила: – Пенсия у меня маленькая, сынок, да и здесь платят немного. А на другую работу меня уже не возьмут – старая я. Вот мы с моим дедушкой и покупаем, что по карману… Если бы не сынок мой непутёвый, то можно было бы и повкуснее и побольше покупать. Да только что тебе об этом говорить? Зачем тебе, маленькому, чужие беды? А про маргарин-то откуда знаешь, Егорушка? Пробовать доводилось?
– Мамка всегда покупала, – кивнул Егорка. – Папка все деньги на водку, да на ширево тратил. Она когда успевала у него, пока он спал, деньги-то из кармана вытащить, то сразу бежала в магазин – еду покупать. А он, когда просыпался и видел, что она еды купила на его деньги – сразу лез к ней драться.
– Да уж, смотрю я, пришлось тебе, сынок, всякого пережить, – сокрушённо покачала старая нянька головой. – А что такое «ширево», сынок?
– Не знаю, Фёдоровна, – о чём-то усиленно раздумывая, ответил невпопад Егорка. – Что-то в спичечном коробке. Потом папка это в ложку клал и держал над газом. Какая-то чёрная водичка получалась, и он её себе в руку колол. Так уксусом всегда воняло. Он и мамке в руку тогда уколол, а потом ей голову в ванной отрезал.