Эхо далекой битвы
Шрифт:
ГЛАВА V
Тристан поднял голову от подноса с завтраком и коснулся пальцами лба, приветствуя вошедшую в палату Либби Мозес. Если она и заметила этот жест уважения, то не подала виду.
— Ты никогда не наберешь вес, если будешь так есть, — сказала доктор, кивком указывая на нетронутые бисквиты и соус.
Тристан ссутулился и виновато опустил глаза.
— Мне это не нравится, — продолжила она.
Юноша, вероятно, из чувства долга, откусил краешек бисквита и с трудом проглотил. Мозес
— Все какое-то… искусственное, — тихо произнес Тристан.
— Ну, что ж, это лишь показатель того, что ты нормальный человек, — сказала доктор. — После «а это не больно?» наиболее частый вопрос, который задают нам пациенты, звучит так: «Что мне нужно делать, чтобы получить настоящую пищу?»
Тристан отодвинул поднос. Мозес закатила глаза.
— Я так стараюсь выжать из тебя хотя бы улыбку, а ты… Ну, ладно. Так что бы ты хотел съесть, Трис?
— Мясо, — ответил он, не поднимая глаз. — Настоящее мясо, которое жарят на костре и обгладывают до костей.
— Хм. Трудная задача, особенно если учесть, что мы на борту корабля, выполняющего боевое патрулирование. — Она покачала головой. — Впрочем, если ты согласишься немного поговорить со мной, то я посмотрю, что тут можно сделать.
Тристан вскинул голову, вероятно, заподозрив что-то неладное.
— Поговорить о чем?
— О том, что тебя больше всего беспокоит.
Он почувствовал, как свело желудок. Те несколько кусочков бисквита, которые ему все же удалось проглотить, лежали комком где-то в животе. Юноша съежился.
— Зачем, мэм?
Тристан не мог ответить прямым отказом. Перед ним была женщина, «мать». Он втянул голову в плечи и закусил нижнюю губу.
— Трис, послушай меня хотя бы минутку, — сказала Мозес. — В последнее время я много раз беседовала с твоей матерью, помогая ей в выздоровлении. Она рассказала, как ты вместе с ней оказывал помощь больным на Ганволде. Ты когда-нибудь видел по-настоящему загрязненные раны?
Он подумал о том, что видел там: располосованные лица мужчин после брачного сезона, старуху, лежащую с разрезанной до кости ногой, охотника, истерзанного быком пейму.
— Я видел много таких ран.
— И как вы с матерью лечили их? — спросила Мозес. — Привязывали какую-то траву или что-нибудь еще?
— Нет. — Трис подумал, что уж ей-то следует знать, как это делается, но не решился сказать. Только не женщине, не «матери». — Сначала мы их чистили.
— И как чувствовали себя ваши пациенты, когда вы чистили им раны?
Он вспомнил, как держал воинственных юнцов, как приходилось связывать взрослых, пока мать лечила их раны.
— Я знаю, что им было больно, — ответил юноша. — Иногда они даже дрались со мной.
— А вы когда-нибудь прекращали чистить рану только потому, что люди сопротивлялись?
— Нет. — Тристан покачал головой.
— Почему? —
— Потому что туда могла попасть инфекция. У них бы началась гангрена или… — Он пожал плечами. — Некоторые могли даже умереть.
— Все правильно. — Мозес помолчала. — То же самое и с тобой, Трис, только различие в том, что твои самые опасные раны не физические, а… эмоциональные. Но тем не менее, они загрязнены, и их нужно очистить, иначе закончится тем, что «инфекция» проникнет в твой мозг и отравит всю твою оставшуюся жизнь.
Только теперь Тристан осознал, что произошло, как ловко она манипулировала им и загнала в ловушку, где может делать с ним все, что захочет.
Он осмелился бросить на нее сердитый взгляд. И все же он знал, что эта женщина права. В последние недели «нагноение» все чаще напоминало о себе: кошмары, приступы страха, ужас от того, что приходится оставаться наедине со своими мыслями, отчаяние, чувство вины, злость…
Тристан отвел глаза и опустил голову.
— Ты ХОЧЕШЬ избавиться от всей этой грязи? — мягко спросила Мозес.
— Да, — прошептал он едва слышно, не глядя на нее. Но при мысли о том, что придется все рассказывать, вспоминать, у него защемило сердце, скрутило желудок, пальцы юноши стиснули простыню. Сердце бешено колотилось. Тело покрылось холодным потом.
Наверное, Мозес ожидала этого и взяла Тристана за руку.
— Ты знаешь, что такое гипноз, Трис?
— Да. — Ему не раз доводилось быть свидетелем того, как мать использовала этот прием, чтобы облегчить боль свои пациентам или помочь им расслабиться.
— Я могу загипнотизировать тебя, — продолжала доктор. — Так будет легче.
Некоторое время он молчал, обдумывая предложение, затем посмотрел ей в лицо.
— Хорошо. — Во рту у него пересохло, и ответ прозвучал почти шепотом.
— Умный ребенок. — Мозес ласково потрепала его по плечу и отвернулась, чтобы разложить сиденье. — Лучше, если ты ляжешь.
Позвоночник и ребра еще болели, а заживающая на плечах кожа была слишком чувствительной, чтобы лечь на спину. Поморщившись, Тристан перевернулся на живот и натянул простыню. Затем закрыл глаза.
Голос доктора Мозес звучал тихо, спокойно, убаюкивающе. Тристан чувствовал, как теплеют пальцы ног, как ласковая волна поднимается вверх, наполняя все его тело. Отяжелели веки. Потянуло в сон. Голос доктора доносился откуда- то издалека:
— …еще ниже, глубже…
Ему уже начало казаться, будто он плывет, точнее парит в какой-то мягкой обволакивающей среде.
— Ты там, где чувствуешь себя в безопасности, тебе спокойно и уютно… ты расслабляешься…
Он был на Ганволде, лежал в густой высокой траве, а летнее солнце приятно грело спину, в то время как земля холодила живот. Рядом находились его товарищи-охотники. Воздух был наполнен ароматом почвы и цветов, по бирюзовому небу лениво ползли облака.