Эхо Древних
Шрифт:
– Остальным ещё хуже, - почти невозмутимо кивнул Бориш. – Я что подумал…
Странный парень этот Бориш. Вечно рассуждает, предполагает, умничает и занудничает. Даже в таком месте, в такое время и в таком состоянии. Впрочем, а кто из штыряковцев не странный? Он сам, Шмель, разве не странный? Или Мишек, который окончательно сбрендил? Или одержимая войной Клюша? Вон она, кстати, тоже не упала, а хромая и опираясь на копье, идёт сюда.
– … потому у штыряковцев имеется защита от этой силы, - закончил Бориш фразу, начало которой Шмель пропустил мимо ушей. – Из-за этого альбинос приказывал огров шиш выкорчевать. И свой храм в деревне ставил, взращивал
– Напрасно не сожгли, значит, - буркнул Шмель. – Я б сжёг. И Чапчика бы повесил. Жаль, что начальство иначе решило.
– Я о другом, - отмахнулся Бориш, - посмотри, кто на ногах остался. Видишь?
Сильно похудевший за последние месяцы толстяк обвел рукой раскинувшееся перед ними поле боя. Там и тут бродили по нему знакомые люди – все без исключения земляки, соседи-штыряковцы. Единственные, на кого магия засевшей в шатре твари не действовала в полную силу.
Приблизилась Клюша, смерила угрюмым взглядом, молча кивнула и, не останавливаясь, побрела дальше, в сторону возвышавшейся над всеми платформы. Шмель с Боришем переглянулись – и поняли друг друга без слов. Встряхнувшись, Бориш осторожно потрогал припухшее лицо и пошёл за Клюшей. Шмель, нагнувшись, подхватил с земли чужое копьё и двинул следом.
Подтянулись остальные штыряковцы. Собравшись вместе, сообща обсудили план действий. В шатёр решили не входить. Любопытно, конечно, заглянуть в глаза твари, принесшей всем столько бед. Но не факт, что у неё вообще есть глаза. Да и толку? К совести что ли взывать? А учитывая силу, с которой она тут всех положила, эту вот магию, от которой башка трещит, то лучше не рисковать.
Потому попросту забросали шатер кипами сена – неподалёку его нашёлся целый воз, дикари волов кормили. Добавили лесного валежника, заложили платформу и шатёр до самого верха – получилось знатно. И, помолясь священным звёздам, подожгли разом со всех сторон.
Погода сегодня стояла сухая – вспыхнуло за секунду. Налетевший ветерок раздул пламя – и вот оно, уже окрепнув, пахнуло жаром, загудело устрашающе, поднимаясь вверх выше самого шатра. Поначалу дыма почти не было – настолько сухим оказалось топливо. Позже, когда запылала черная ткань и каркас, непонятно из чего сделанный, воздух наполнился вонью паленого мяса и костей. Минутой позже перегоревший каркас шатра обвалился внутрь. Черный дым столбом устремился в небо.
Штыряковцы ждали криков прятавшегося внутри существа. Страшных или жалобных, хоть каких-нибудь. Эти звуки наверняка вызывали бы не жалость, а торжество и злую радость. Но, к всеобщей досаде, чудовище умирало безмолвно.
Внезапно пламя затрещало, посыпались искры, словно горело не живое существо, а взрывались в костре личинки огневиков. Пламя сменило цвет, став каким-то зеленоватым. И тогда, именно в этот момент, по мозгам ударило гораздо сильнее, чем прежде.
Кто-то из штыряковцев упал без сознания и вообще не двигался. Другие опустились на колени, сжались, закрывая руками головы. Что уж говорить об остальных людях, по которым магия изначально ударила сильнее. Они умирали. Выгибаясь всем телом, мучительно корчась, широко открывая рты как задыхающиеся на берегу рыбины. Все без разбора – и партизаны, и подоспевшие им на помощь имперские гвардейцы, и карлики-южане. Даже кони, даже ящерицы. Невидимая смертоносная волна не щадила никого.
Никого, кроме штыряковцев, которым тоже приходилось несладко, но пока ещё удавалось сопротивляться.
Голова кружилась, бешено колотилось сердце. Шмеля вытошнило чем-то кислым. Не сумев сохранять
Ручейки крови из уже неподвижных изуродованных трупов собирались в общие потоки и, словно живя собственной жизнью, устремлялись в сторону пылающего шатра. По пути, однако, замедлялись, не успевая добраться, поддержать укрывавшегося внутри монстра – начинали пузыриться. Кровавая река кипела, вывариваясь, уходила вверх зловонными испарениями. Казалось, Ад пришел на землю, разверзся перед очами выживших.
Воздух, пропитавшийся свежей кровью, теперь переполнился запахом горелой плоти и разлагающегося мяса. Стонов и криков агонии становилось всё меньше. Трупы валялись повсюду в неестественных позах, словно марионетки, которым обрезали нити.
Минут за десять шатёр выгорел вместе с содержимым, не осталось и следа. Насквозь прогорели и толстые доски платформы, настил провалился. Бесформенная куча медленно тлела на земле.
Боль постепенно отпускала, сознание прояснялось.
Шмель потряс головой – тяжесть ушла, стало даже легче, чем было все последние дни. Лица земляков тоже светлели – приходило понимание, что всё наконец-то закончилось.
Непонятно было лишь, что делать дальше, куда податься, чем заняться. Вряд ли после всего пережитого люди смогут вернуться домой, чтобы снова копаться в огородах и выращивать скот. Создавать семьи, рожать и воспитывать детей? Сложно решиться на такое, потеряв столько самых близких, самых молодых. Половины штыряковцев, если не больше, уже нет в живых.
Такие мысли бродили в некоторых головах. А в иных не осталось и этого, лишь пустота и безразличие.
Жалкая кучка истрёпанных понурых людей молча стояла посреди поляны, густо усеянной сотнями трупов.
Глава 53
Александрикс не любил казни. Каждый раз, сталкиваясь с необходимостью их посещения, старался придумать повод, чтобы не присутствовать. В первые годы своего правления даже пытался отменить высшую меру наказания. Однако инициатива не только не прижилась, но привела к ещё большему количеству проблем. С новой силой возродились подзабытые традиции кровной мести, увеличилось количество самосудов. Преступники, которым казнь заменили на пожизненную каторгу, умирали «случайно», неожиданно и нелепо (по крайней мере, согласно отчетам конвоиров и надзирателей). Таким образом, мера, призванная сделать закон более мягким, лишь усилила беззаконие, вызвав новую волну преступлений.
Поначалу сопротивление недоразвитого общества раздражало – делаешь как лучше, а отсталые аборигены всё равно испортят, опоганят любую идею. Новаторство и культурный прогресс неминуемо проигрывали предрассудкам и традициям. Изредка старое и новое переплеталось в нечто странное - возникали ещё более причудливые обычаи. Но чаще всего нововведения попросту саботировались – чем дальше от столицы, тем больше находилось причин, мешавших реализации планов молодого императора.
Со временем Александрикс смирился с таким положением дел, приспособился и оставил попытки провести культурную революцию.