Эхо Непрядвы
Шрифт:
У ворот собралась толпа, Адам велел разгонять ее.
Эх, народ! – сокрушался пожилой дружинник. – Любо-дорого было после веча смотреть на него. И татей сами ж казнили, а дорвались до хмельного – стыд и срам.
Кто-то подбил на гульбище.
– Подбил! Всякому голова дана – думать. Кабы праздник престольный – жри, черт с тобой, сам же маяться будешь. А тут в осаде – до свинства.
– Не все ж такие, трезвых в детинце куда больше.
– Да хотя и не все! Беду на город один бражник может навести. И пятно теперича на нас – что скажет государь, коли узнает?
Лишь за полночь утихомирился
Прислушиваясь к голосам в улицах, Адам медленно шел по стене мимо белеющих зубцов, негромко называл пароль страже. У Никольской башни он разговаривал с Клещом, от него узнал, что у Каримки убили одного ополченца во время стычки с пьяной ватагой. Адам прямо сказал, что остается при убеждении: хмельной разгул устроил Жирошка со своими людьми – мстит за расправу на вече с подкупленными им татями и попрошайками.
– Он што, ворота хочет отворить хану? – усомнился Клещ.
– Кто знает? От нас-то ему неча добра ждать.
– Взять бы под стражу пса.
– Попробуй. Он – сын боярский, нам не чета. Вон как на меня из-за нево бояре окрысились. А присмотреть бы надо.
Адам вошел в надвратную Фроловскую башню. На лежанке близ великой пушки спал Вавила. В уголке бодрствовал отрок. В узком проеме бойницы волчьим глазом светился тлеющий пеньковый витень.
– Не спишь, Ванюша?
– Батяня наказывал огонь сохранять. Мне привычно.
– Ну, молодец.
Неслышно ступая по камню мягкими моршнями, Адам продолжал путь по стене – к соседям. Звуки прилетают не только из детинца. За рвом, на сгоревшем посаде, как будто кто-то все время бегает на мягких лапах, а вот – отдаленный топот копыт. Не ордынцы ли шныряют поблизости? Чернеет задранный выше стены рычаг фрондиболы, снизу доносится храп – возле метательных машин спят ополченцы. Адам внезапно остановился, затаил дыхание. Как будто тетива прозвенела, и – шелест летящей стрелы над стеной. С минуту стоял, прислушиваясь, но звук не повторился. Помстилось? А может, кто и спьяну стрельнул в небо. Сквозь тонкую облачность проглянул ущербный месяц, звезд не видно.
Между башнями встретились с Олексой.
– Тишина, – сказал Адам. – Угомонились.
– Тишина, говоришь? Ну-ка, слушай…
Те же шепотливые звуки в ночи стали четче. Теперь казалось: большое стадо пролетных птиц село на озеро, и ухо ловит их попискивание, покрякивание, шорохи крыльев.
– Может, бор пошумливает? Или птицы?
– Телеги это, много телег.
– Но топот копыт?..
– Не те копыта, Адам. На верблюдах едут. А то и на лошадях с обмотанными копытами. Не иначе Орда собирается ров засыпать. К рассвету как раз подойдет.
Адам поверил разведчику, потрясенно молчал.
– Ночное гульбище и этот обоз одна рука направила.
– Неужто в Кремле есть лазутчики?
– Раньше бы и я не поверил, а вечор тряхнул кое-кого и понял: есть. Не сама собой попойка учинилась, кто-то нам устроил ее. И сразу в разных местах. Хотел я взять Жирошку – не нашел. Пошто он скрылся и кто его прячет?
– Может,
– Может, и так. Боюсь, не один он тут хану доброхотствует. Ты подыми-ка десятских, поглядывайте в оба. Я вниз пойду. Устроили нам ночку, пьяные морды. Надо бы иных судить завтра, да, пожалуй, не до того будет.
IX
Громовой выстрел сигнального тюфяка сотряс предрассветный Кремль. Отчаянно забрехали собаки, вскипел в темноте шорох крыл, заполошный грай вороньих и галочьих станиц. Тревожно, набатным призывом загудели колокола. Соборной площадью проскакали всадники, направляясь к Фроловским воротам. Из домов, клетей, шатров выбегали сонные люди, поспешно натягивали доспехи, хватали щиты, копья и топоры, иные, рыча и бранясь, совали тяжелые головы в кадки с водой и колоды, из которых поят скот: вот оно, злое похмелье! Огрубелые от сна голоса начальников сбивали ополченцев в отряды, и они бегом спешили к своим местам под стеной. Монахи с протяжным пением несли храмовые иконы.
Над московским холмом пробивался серый, мутный рассвет, стали проглядывать купола церквей и белые стены, по которым бегали люди. Шла суета и на земле, возле фрондибол и подъемников, смольники раздували огнища под большими черными котлами. На площадь выехала конная сотня. Олекса кричал дозорному, сидящему на колокольне Успенского собора:
– Што видишь, отроче?
– Покуда – одна темь! – отвечал сверху молодой голос.
Остей, разослав бояр, поднялся во Фроловскую башню. Стоя перед бойницей, он старался разглядеть, что же там шевелится, серое, длинное, как гигантская змея, среди черного пожарища? Молчали стрелки у соседних бойниц, молчали пушкари, и Адам рядом с князем тоже помалкивал. Сумерки медленно сползали с холма к Неглинке.
– Щиты? – удивился Остей.
– Да, государь, чапары.
Уже различались темные прорези в чапарах – больших деревянных щитах, какими ограждают воинский лагерь в поле. Чапары перемещались, приближаясь к стене, и в сумерках казалось гигантская серая змея извивается, двигаясь боком.
– Они прикрывают пешцев? – спросил Остей, никогда не видевший подобного.
– Олекса сказывал: ночью нагнали телег с землей, головешками, сучьями и всякой дряныо, а теперь подкатывают их – рвы завалить.
– Где Олекса?
– Да он же с конными на площади.
Пошлите за ним. Там же довольно наместника.
Колокола смолкли, и Кремль словно затаился. У бойниц терпеливо ждали стрелки. Под стеной в готовности стояли ополченческие сотни. Вчерашние гуляки, кто про себя, кто полушепотом, проклинали ночное «веселье».
По стене передали приказ воеводы: пороки зарядить шереширами, метательные машины – горшками с греческим огнем и горючей смолой. Там и тут зачакали огнива, задымились подожженные факелы. Стена чапаров надвигалась почти во всю длину рва со стороны Великого Посада, – значит, здесь и готовится вражеский приступ. Стали видны и всадники, мелькающие в отдалении. Может быть, они подгоняют тех, кто толкает телеги?