Эхо прошлого
Шрифт:
– И мне ни капельки не стыдно! – сказала она вешалке.
Брианна медленно повесила пальто, еще немного потянула время, вытаскивая из карманов одежды использованные салфетки и смятые квитанции.
И все же, почему Роджер уехал? Назло ей, чтобы отомстить за то, что она решила выйти на работу? Или рассердился из-за того, что она назвала его трусом? Роджеру это очень не понравилось: глаза у него потемнели, и он едва не лишился голоса. Сильные эмоции душили Роджера в буквальном смысле – гортань немела, и он не мог говорить. Но Брианна обозвала его намеренно. Она знала его слабые места, а он знал о ее слабостях.
При мысли об этом Брианна невольно сжала губы, и тут же ее пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Старая, потертая ракушка, выпуклая и гладкая, побелевшая от солнца и воды. Роджер подобрал ее на галечном берегу озера Лох-Несс и отдал Брианне.
– Чтобы ты в ней пряталась, – с улыбкой сказал он, но хриплый после травмы голос предательски дрогнул. – Когда тебе понадобится укромное место.
Брианна бережно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.
Роджер никогда не был мелочным. Он бы не уехал в Оксфорд – Брианна вспомнила, с каким
Ему пришлось преодолеть немало трудностей с тех пор, как они вернулись. Ей, конечно, тоже: болезнь Мэнди, решение о том, где жить, все детали перемещения семьи во времени и пространстве – этим они занимались вместе. Но кое с чем Роджеру пришлось бороться в одиночку.
Брианна росла единственным ребенком, так же как и Роджер, и прекрасно знала, каково это – замыкаться в себе. Но, черт возьми, что бы ни творилось у него в душе, оно буквально съедало его у нее на глазах. И если Роджер ничего ей не говорил, значит, он либо считал свои переживания слишком личными, чтобы поделиться (что раздражало Брианну, но она смирилась), либо думал о чем-то слишком тревожном и опасном, чтобы рассказать жене. А вот с этим, черт побери, она мириться не собиралась.
Пальцы стиснули ракушку, и Брианна заставила себя ослабить хватку, пытаясь успокоиться.
Она слышала голоса детей наверху, доносящиеся из комнаты Джема. Он что-то читал Мэнди… похоже, «Пряничного человечка». Брианна не слышала слов, но узнала сказку по ритму, в который врывались возбужденные возгласы Мэнди: «Убежав! Убежав!»
Не стоит им мешать. Она еще успеет сообщить, что папочка не придет ночевать. Может, если она невзначай скажет об этом, дети не расстроятся. Роджер никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но пока они жили в Ридже, он часто уходил на охоту с Джейми или Йеном. Мэнди, конечно, не помнит, но Джем…
Брианна собиралась пойти в свой кабинет, но поймала себя на том, что шагает через коридор к открытой двери в кабинет Роджера. Это была старая «переговорная» комната: оттуда дядя Йен годами управлял делами поместья, а до него – отец, правда, очень недолго, а до отца – дед Брианны.
А теперь здесь был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она занять эту комнату, но Брианна отказалась. Ей понравилась маленькая гостиная через коридор, с окном, полным солнца, и тенью от очень старой вьющейся желтой розы, которая украшала ту сторону дома цветами и ароматом. А еще Брианна просто чувствовала, что кабинет с чистым истертым деревянным полом и удобными, но обшарпанными полками должен принадлежать мужчине.
Роджеру удалось отыскать старинную, 1776 года, хозяйственную книгу; она лежала на верхней полке, и под потрепанным матерчатым переплетом хранились все, до последней мелочи, подробности жизни на шотландской ферме: одна четверть фунта пихтовых семян, племенной козел, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля… Неужели это писал ее дядя? Брианна не знала, она никогда не видела его почерка.
Ей до дрожи хотелось узнать, вернулись ли ее родители в Шотландию – сюда, в Лаллиброх. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли отец – будет ли сидеть? – вот в этом кабинете, вновь у себя дома, обсуждая дела поместья с Йеном? А мама? Из оброненных Клэр слов следовало, что они с Дженни были не в лучших отношениях, когда расстались, и Брианна знала, что мать сильно переживала из-за этого, ведь когда-то они крепко дружили. Возможно, все было поправимо, и, может, им и вправду удалось все наладить.
Брианна взглянула на деревянную шкатулку, которая стояла на верхней полке рядом с той самой хозяйственной книгой, и свернувшуюся рядом маленькую змейку из вишневого дерева. Поддавшись порыву, Брианна взяла змейку, находя какое-то утешение в гладких изгибах ее тельца и забавном выражении мордочки, оглядывающейся через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась.
– Спасибо, дядя Вилли, – негромко произнесла она и почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь. Не от страха или холода, а от чего-то вроде сдержанного восторга.
Она часто видела эту змейку – в Ридже, а теперь и здесь, где вырезали фигурку, – но никогда не думала о ее создателе, старшем брате отца, умершем в одиннадцать лет. Он тоже был здесь, в вещах, созданных его руками, в комнатах, которые его знали. Когда Брианна попала в Лаллиброх в восемнадцатом веке, на верхней лестничной площадке висел его портрет – невысокий крепыш с рыжими волосами стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и серьезного.
Интересно, где сейчас эта картина? И другие картины, написанные бабушкой? Сохранился один автопортрет, который каким-то образом попал в Национальную портретную галерею, – не забыть бы отвезти детей в Лондон посмотреть на него, когда они подрастут! – но куда делись остальные? Была еще одна картина с изображением совсем юной Дженни Мюррей, кормившей ручного фазана с добрыми карими глазами, совсем как у дяди Йена. Бри улыбнулась воспоминанию.
Они поступили правильно. Приехали сюда, привезли детей… домой. И неважно, если им с Роджером придется приложить усилия, чтобы найти свое место. Бри подумала, что, возможно, ей не следует говорить за Роджера, и поморщилась.
Она еще раз посмотрела на шкатулку. Как жаль, что рядом нет родителей – хоть кого-то из них! Она бы рассказала о Роджере, спросила бы, что они думают по этому поводу. Не то чтобы ей нужен совет… Если честно, она просто хочет, чтобы ей сказали, что она поступила правильно.
С заливающимися краской щеками Брианна обеими руками взяла шкатулку и стащила вниз, чувствуя себя виноватой из-за того, что не дождалась Роджера, хотя они договаривались читать письма вместе. Но… ей так нужна мама, прямо сейчас. Брианна взяла верхнее письмо, конверт которого был надписан рукой матери.
«Контора газеты «L’Oignon»,
Нью-Берн, Северная Каролина
12 апреля 1777 года
Дорогая
Мы добрались до Нью-Берна без серьезных происшествий. Я так и слышу, как ты думаешь: «Серьезных?» Тем не менее это правда, хотя на дороге южнее Буна нас задержала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, было лет девять и одиннадцать соответственно, а из оружия у них был лишь древний колесцовый мушкет, который наверняка разорвал бы их обоих на куски, сумей они его запалить, – серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и сбил одного с ног, после чего второй бросил ружье и пустился наутек. Твой кузен побежал за ним и за шкирку притащил обратно. Твоему отцу пришлось потратить довольно много времени, чтоб добиться от них мало-мальски вразумительного ответа, но небольшое угощение творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и – нет, серьезно! – Эрман.
Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать погибла при родах, а младенец умер через день, потому что мальчики не могли его накормить. Они никого не знают со стороны отца, но сказали, что девичья фамилия их матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семейство Кьюкендалл неподалеку от Бейли-Кемп, так что Йен повел маленьких бродяжек туда, чтобы отыскать Кьюкендаллов и выяснить, смогут ли они приютить мальчишек. Если нет, то, думаю, он привезет их в Нью-Берн и мы постараемся пристроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, возьмем их в Уилмингтон и определим в юнги.
У Фергуса, Масали и их детей, кажется, все хорошо, как со здоровьем – если не считать семейной склонности к росту аденоидов и самой большой бородавки из всех, что я когда-либо видела, на левом локте Жермена, – так и в финансовом отношении.
Не считая «Уилмингтонского вестника», «L’Oignon» – единственная регулярная газета в колонии, так что Фергусу работы хватает. А если учесть, что он еще печатает и продает книги и брошюры… В общем, дела у него идут очень хорошо. Теперь у их семьи есть две дойных козы, стая кур, свиньи и три мула, считая Кларенса, которого мы оставим им, когда уедем в Шотландию.
Из-за сложившихся обстоятельств и неопределенности («Это означает, – подумала Брианна, – что вы не знаете, кто и когда прочитает это письмо») я не стану уточнять, что он печатает помимо газеты. Сама по себе «L’Oignon» исключительно беспристрастна и публикует яростные разоблачения как лоялистов, так и тех, кто куда менее лоялен, а также сатирические стихи нашего доброго друга «Анонимуса» и памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергуса таким счастливым. Некоторые люди находят себя во время войны, и, как ни странно, Фергус один из них.
Твой кузен Йен – тоже из таких, хотя в его случае, может, это и к лучшему, поскольку удерживает его от разных ненужных мыслей. Интересно, как встретит его мать? Впрочем, насколько я знаю Дженни, она начнет подыскивать ему жену, едва пройдет первое потрясение. Дженни весьма проницательна, и она такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, он об этом помнит.
Раз уж речь зашла о твоем отце – он часто отсутствует вместе с Фергусом, занимаясь мелкими «делами» (он не уточняет, чем именно, и это значит, что чем-то таким, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или совсем поседеют, если я узнаю). Еще он расспрашивает торговцев о попутном корабле, но я думаю, что у нас будет больше шансов найти его в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только вернется Йен.
Тем временем я пометила территорию – в буквальном смысле. У входа в типографию Фергуса теперь висит моя табличка, на которой написано: «УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ СЫПИ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ». Ее смастерила Марсали. Она хотела добавить строку про оспу [44] , но мы с Фергусом ее отговорили. Он – из боязни, что это может навредить репутации его заведения, а я – из-за болезненного пристрастия к точности в рекламе, так как ровным счетом ничего не могу сделать с теми недугами, которые здесь называют оспой. А что касается мокроты… ну, с ней всегда можно что-нибудь сделать, хотя бы выпить чашку горячего чая (а сейчас это залитые кипятком корни сассафраса, котовника или мелиссы) с толикой виски.
По дороге сюда я заглянула в Кросс-Крик к доктору Фентиману и купила у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку (за все пришлось отдать бутылку виски и восхититься последним пополнением его отвратительной коллекции засоленных диковинок – нет, ты не хочешь этого знать, правда, не хочешь. Хорошо, что он не видел бородавку Жермена, иначе сразу бы примчался в Нью-Берн и уже кружил бы с ампутационной пилой у типографии).
Мне по-прежнему не хватает хороших хирургических ножниц, но Фергус знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морэй, и тот, как утверждает Фергус, может сделать пару ножниц по моему заказу. На данный момент я в основном удаляю зубы, поскольку цирюльник, который обычно этим занимался, утонул в ноябре прошлого года: пьяным свалился с пристани в воду.
44
Речь идет о сифилисе, одно из исторических названий которого – «Большая оспа».